нарушили авторские права, и поинтересовались, что мы, с нашей точки зрения, делаем в Средиземье. Мы быстренько изменили название на «Фернандес – стежки для шлюшек» и взяли себе псевдонимы, когда снимались (в стиле рэпа) для рекламной брошюры. Майк стал называться «Мики», а я «Ситкат», ник, позаимствованный у порнозвезды. Очень глупо. Но наш бизнес какое-то время процветал.

А потом я неожиданно стал отцом, и все изменилось. Я переехал в дом на колесах, который стоял рядом с отцовским домом. Там было холодно, его насквозь продувало, а если ветер дул сильнее, еще и шатало, зато это было бесплатно. То есть на него я тоже зарабатывал, познавая азы издательского бизнеса, чтобы потом его возглавить. А когда родился Стори, все опять изменилось. В тот самый миг, когда он появился на свет, я испытал чувство, которое никогда в жизни не испытывал до этого – мгновенной и всепоглощающей любви. В этом не было смысла, но в этом был высший смысл. У меня появился живой человек, чтобы его любить, защищать, опекать, заботиться о нем. До конца моей жизни. Мне кажется, тогда я стал взрослым. Стал зрелым. Немножко. Я позвонил из больницы папе и услышал в его голосе гордость. Я больше не был ребенком. Я был отцом. Я сделал то, что сделал и он, и теперь нас объединяло что-то очень важное.

Мы с мамой Стори расстались через несколько лет, но по-дружески разделили опеку. Я погрузился в заботы отца-одиночки, учась этому на ходу, и, мне кажется, у меня получилось. Пока Стори еще был в утробе, Майк постоянно дразнил меня, когда я отказывался принять участие в беспечных удовольствиях безответственного человека. Но сам-то он стал дядей. Все еще ерничал, когда я отказывался куда-то пойти, называл скучным, но свой новый статус принял. Еще лучше он меня понял через несколько лет, когда появился Эдан. Майк присоединился к клубу. Как и я, он обожал своего сына.

Конечно, наше отцовство было немного разным. Майк остался Майком. Он был рад, что Эдан доказывает свою независимость, ищет приключений, рискует, разбивает колени и голову. Я был другим. Мне хотелось укутать Стори в вату. Я не позволял ему кататься на велосипеде без шлема. Одна мысль, что он может получить хоть малейшую травму, повергала в ужас.

Я хотел, чтобы Стори частично разделил со мной это путешествие. У него годовая рабочая виза, так что в какой-то момент он отделится от меня и пустится в собственные приключения. Если я смогу себя заставить это ему позволить. Он во многом такой же, как я. У него тяга к путешествиям, и ему хочется расширять горизонты. Когда он стал достаточно взрослым для этого, то провел полгода, путешествуя автостопом по Европе. Еще он полгода путешествовал и работал в Индии, и даже открыл бар в Гималаях. Стори не просто мой сын, он мой лучший друг. Мы невероятно близки, и так было всегда. С того самого дня, как он родился, я просто не мог его отпустить. С тех пор, как умер Майк, все члены нашей семьи стали обниматься, целоваться и говорить «я тебя люблю». Вот что потеря делает с семьей.

Еще здесь Энди. Он мой хороший друг и тоже был близок с Майком. Он когда-то играл на барабанах в группе, которой я тогда руководил. Он ездил со мной и Майком в Норвегию, он был в Авориазе и снимал на телефон мои леопардовые стринги. У него даже есть тоже татуировка со скарабеем. Мне хотелось, чтоб здесь был Стори и еще кто-то, кто знал Майка.

И вот мы здесь в день рождения Майка, тихо и печально сидим за открытым столиком в кафе в Понсонби, прекрасном и богемном пригороде Окленда. Я заказал яйца на медленном огне. Честно говоря, вкус у них такой же, как если бы они были приготовлены на обычном огне, но что я понимаю?

«Итак, папа, – официально начинает Стори. У него в руках этот ужасный айпад. – Вот сообщение от Майка».

Я закрываю глаза и роняю голову. Сегодня это ощущается как особенно личный момент. Я слушаю сына. Он читает слова своего дяди.

«Я тебе кое-что написал по телевизору. Ты это помнишь. Для меня это колоссально важно».

Я хорошо помню. Слишком хорошо. Никто, даже Стори, не знает, о чем идет речь.

Было около девяти вечера. Я сидел с Майком весь длинный и очень утомительный день и теперь должен был передать ночную вахту Лауре. Тогда мы еще не знали, но Майка не станет через несколько дней.

Майк чего-то захотел.

И на коротенькую наносекунду я подумал, что устал. Что хочу пойти домой и прийти в себя. Потом я пнул себя и пустился проверять потребности Майка по списку. Определил, что это не что-то из потребностей первой необходимости, и в ход пошел Apple TV. Я начал вводить буквы, а Майк медленно и с болезненным усилием моргал. Я смотрел не на телевизор, а на него, но через несколько введенных букв взглянул на экран. На поисковой строке высветилось начало фразы «я любл..»

«Нет, нет, нет, нет. Майк, я знаю. Я знаю, – сказал я, заливаясь слезами. – Я тоже тебя люблю. Не надо…» Я не хотел, чтобы он терпел боль от моргания ради того, чтобы дописать предложение. Ему не было необходимости это делать. Но его глаза ответили: «Нет». Это не то, что он хотел сказать.

Мы продолжили. Я кончил слово «люблю» и изучал лицо Майка, полный решимости расшифровать его слова, пока он смотрел на экран и моргал. Я всегда знал, когда он закончил, потому что его глаза расширялись, как будто он хотел сказать: «Посмотри».

Его глаза чуть приоткрылись. Я повернулся к телевизору.

«Я люблю объятия».

Я растаял.

И крепко его обнял, а это было не так просто, как вы можете подумать. Майк не мог пошевелить ни одним мускулом, был все время расслаблен и страдал от боли. Чтобы его обнять, мне надо было продеть руки через ремень, жгут, трубочку «помощника дыхания» и множество других прикрепленных к нему устройств и при этом постараться ни в коем случае не причинить ему боли. Я обвил его руками и уткнулся лицом в его шею. Я знал, как отчаянно Майк хочет обвить меня руками и обнять в ответ, но он сделал все что мог. Он двинул голову в мою сторону со всей силой, на которую был способен.

«Увидимся утром, братишка, – сказал я. – Я тебя люблю». Я люблю объятия.

Значит, это