Здесь ничего нет, кроме природы. И, само собой, тут нет кафе.

Но слава новозеландцам! Этот парень знает, как извлечь максимум удовольствия в диком месте. Он аккуратно разворачивает водонепроницаемый сверток, достает все необходимые для обещанного ингредиенты и через несколько минут я потягиваю дымящийся, пенистый кофе.

– Хочешь к кофе домашнего песочного печенья, приятель?

– Э… Да, пожалуйста.

Дрю наконец добрался до пляжа по этой пугающего вида тропе. Он ворчит о том, какое тяжелое оборудование, как далеко ему пришлось идти и через какие крутые мысы пришлось переходить. И все равно здорово его видеть. На Пляже Черного Песка был момент, когда он направил на меня камеру, и мы поговорили. Он снимал меня крупным планом, и мы болтали о Майке. Я не обращал внимания на камеру и разговаривал с Дрю.

Как с другом.

– Ага, – говорю я с наигранным сочувствием. – Управлять каяком тоже довольно тяжелое физическое упражнение.

– Еще бы. Хочешь, поменяемся на обратном пути?

Делаю вид, что обдумываю это предложение.

– Неа, сам справишься, – я изображаю самую милую улыбку. – Съешь печенье. Это тебя подкрепит.

Над облаками

Я, как дурак, верил, что мы просто выпьем кофе.

Я вернулся в Окленд, пройдя обратный путь под парусом с Робом и его семьей. Когда мы ехали на машине в гавань, Роб предложил мне залезть на мачту. Я не поклонник высоты, но плевать. Согласился. Удивительно, каким пугающе маленьким кажется судно, когда ты свешиваешься с троса на высоте шестидесяти фунтов. Зато мне достался прекрасный вид на гордо возвышающуюся над очертаниями Окленда Скай-тауэр.

Этим видом я продолжаю любоваться и теперь, только на чрезвычайно близком расстоянии. Кофе вдруг делается более горьким, чем должен быть. Почему? Потому что выяснилось, что я должен подняться на эту башню и спрыгнуть вниз. Кому вообще в голову придет сделать такую глупость? Это же безумие. И я дико напуган. Опять.

Мы входим в башню и сразу же спускаемся на несколько ступенек вниз, в цокольный этаж. Меня взвешивают (что, существует нормальный вес для такого?), выдают экипировку для прыжка и пристегивают ремни безопасности, а я все смотрю на фотографии на стене, на которых так же одетые другие люди. Они улыбаются и выглядят так, будто это лучшая минута их жизни. Думаю, они вряд ли стали бы фотографировать людей вроде меня – бледных, с широко распахнутыми глазами и пересохшим от страха ртом.

Теперь, когда я выгляжу так, будто меня сейчас расстреляют из пушки в цирке – связанный, в цветастом комбинезоне, – мы идем в лифт. Это такой лифт, в котором уши закладывает. На полпути наверх я вижу из окна Окленд и уверенно могу сказать, что высота уже вполне достаточная. Я не знаю и знать не хочу, какая тут высота. Думаю, тысячи футов.

Наконец мы наверху и идем по узкому коридору в помещение с блестящими окнами. Я вижу, как какой-то сумасшедший (или сумасшедшая) выкидывается из оконного проема и быстро исчезает в направлении заполоненного толпой тротуара. Это сопровождается жутким скрежечущим звуком, и я вижу трос, который быстро раскручивается от какого-то подобия подъемного механизма. Второй конец, слава богу, остается привязанным к прыгнувшему.

– Были ли случаи, чтобы кто-нибудь погиб? – спрашиваю я, пока кто-то дважды проверяет крепления ремней.

– Нет. Если бы такое случилось, мы бы уже не работали.

Но кто-то может погибнуть. Кто-нибудь. Я, например.

Дрю совершает рискованный прыжок передо мной. На нем ярко-оранжевый комбинезон, и он похож на заключенного, которым, учитывая его проблемы с ESTA, он мог бы быть. Я не вижу его лица из-за направленной на меня камеры, которую он держит на плече, но должен же он хоть немного нервничать? Подъемный механизм рядом со мной ноет, взвизгивает и трос заматывается назад.

Моя очередь. Пошатываясь, я высовываюсь за дверь, и меня озадачивает последовательность врезающихся и отскакивающих на ветру металлических боковых обвязок, отходящих от башни. Я смотрю вниз. Зачем я на это пошел? Пол сетчатый. Я хорошо вижу сквозь него. Голова сразу начинает кружиться, костяшки пальцев белеют, и я хватаюсь за перекладину. Люди делают это ради развлечения.

Бедная женщина, которой приходится стоять здесь целую вечность, отправляя людей на то, на что они сами себя обрекли, с огромным удовольствием сообщает мне, на высоте скольких сотен тысяч футов мы находимся:

– Посмотрите на прекрасный вид Окленда!

Это обязательно? Она разговаривает с сотрудниками (ликвидаторами трупов?) на земле и сообщает, что я готов прыгнуть. Готов? Правда? Я плетусь к краю. Внезапный порыв ветра заставляет меня еще сильнее ухватиться за перекладину.

– Хорошо, Ройд, пошел! – в ее голосе начинает слышаться нетерпение.

Я планировал совершить прыжок супергероя, свергнуться вниз в духе каратэ-пацана в журавлиной позе, подняв одну ногу, вытянув голову и приземлиться, как Капитан Америка. Это было до того, как я увидел, что мы на высоте миллионов футов над землей. «На счет три…» Нет, подождите.

– Два…

Хорошо, я это сделаю.

– Один…

Я прыгну!

– Пошел!

Наплевать! Я холодею. Мои руки решительно отказываются отрываться. Она смотрит со смесью насмешки и разочарования. Нет сомнений, что ей здесь приходилось видеть все проявления страха. Я просто еще один белый воротничок, слишком трусливый, чтобы прыгнуть. Или слишком разумный. Или… ну почему я просто не прыгнул? Теперь это еще труднее.

– Давай, Ройд! – опять с еле различимой смесью раздраженного «сделай это, в конце концов» и подбадривающего «ты сможешь, приятель». Я приготовился.

– На счет три…

Пожалуйста, нет.

– Два…

Я правда не хочу.

– Один…

Ты супергерой, Ройд. Сделай это.

– Пошел!

Я прыгаю. Поза журавля длится пару секунд, а потом я отдаюсь на милость силе гравитации и троса, который даже не чувствую. Это странно. Это называется «контролируемое падение», это означает, что вы летите вниз только с той скоростью, с которой допускает трос, но это, между прочим, тоже достаточно быстро. Я чувствую слабое сопротивление, что-то удерживает меня от полностью свободного падения. Глядя на землю через миллиарды футов подо мной, я могу различить людей-муравьев и игрушечные машинки. И на кратчайший миг, когда ветер и скрип троса заглушают любой крик, который я мог издать, время останавливается.

А потом, из ниоткуда, перед моим лицом возникает бетон, и срабатывают тормоза. Мое падение, казавшееся фатальным, быстро замедляется, и я принимаю вертикальное положение прямо перед тем, как встать на ноги, и правильно, хотя и нетвердо, приземляюсь. На моем лице неуверенная улыбка облегчения, я откашливаюсь и отцепляюсь от троса. Мои губы – пустыня, а ноги превратились в желе. Если я и не обделался, то очень