удастся сбежать насовсем, но не к любовнику – в нем женщина не нашла своего будущего мужа. С этим мужчиной она не могла долго находиться, его было слишком много и мало одновременно, так она описывала. С ним было хорошо один час, а после становилось неуютно. Когда все задуманное произошло и начинались поцелуи просто так, а не ведущие к сексуальной близости – они ей были неприятны. И тогда Дора чаще всего принимала душ, одевалась и ехала на трамвае домой. Все разговоры и беседы по душам зачастую происходили до секса. Дора описывала эту связь как маленькую приятную тайну и несущественный побег. Она не хотела выходить замуж за своего любовника, порой она выслушивала его истории, но сама почти не стремилась что-то узнать о нем. Чаще всего говорила она – жаловалась. Находила у него поддержку и утешение.

О своем муже Дора писала как о чудовище, на которое посмотришь на улице в толпе – и никогда не скажешь, что идет монстр. Ведь у него большие, светлые и добрые глаза. Она писала, что не смогла бы полюбить хорошего человека, ее всегда привлекали монстры. Дора много писала о ваших с ней отношениях, Вакула. Незадолго до смерти упомянула, что хотела бы, чтобы у ее мужа хватило смелости разорвать железные прутья в камере, в которой они заточили друг друга, чтобы у него хватило мужества сбежать на волю, освободиться самому и спустя время освободить ее своим побегом. Написав это, она добавила, что никогда не скажет этого ему в лицо, потому что насколько сильно она этого желает, настолько же сильно ей не хочется, чтобы это произошло. От этой мысли ей становилось страшно. Я знал, кто убийца, еще до того, как нашел эту тетрадь. Убийца, на мой взгляд, догадывался, что я знаю, но не понимал, почему я сначала схватил его за рукав, а затем отпустил, не пытаясь докопаться до сути. Я не отпустил, я лишь пошел другой дорогой. Дора писала, кого следует винить в ее смерти: в случае умышленного убийства – мужа, так как он способен на это. В случае самоубийства – мужа, но еще мать и сестру.

– Как странно, – сказал про себя Вакула. – В случае самоубийства винить тех, кто причинил ей боль.

– Что ты находишь в этом странного? – обратился к нему Старик.

– Я недавно думал об этом – она правильно написала, ей не хватило мужества, чтобы сбежать. Зачастую, когда такое происходит, начинаешь винить всех. Ведь если бы Доре хватило мужества уйти от меня и начать новую жизнь, если бы ей хватило мужества простить мать и сестру, не виня их за то, кто они есть и кем они не хотят быть, то, может, и не было бы у нее подобных мыслей. «В случае самоубийства винить…» Если бы у меня хватило смелости уйти от нее, нет, сбежать без оглядки и, несмотря на все просьбы приехать, просто пойти дальше и строить свою жизнь, то не случилось бы убийства.

В зале наступила тишина.

– Я убил Дору тремя ударами в живот. Никогда до этого не убивал людей и даже не подозревал, что после осознания того, что ты сделал, закладывает уши, как в самолете во время взлета, начинают градом литься слезы, а руки дрожат настолько сильно, что нож падает сам. Я ударил ее в живот три раза и понял, что время назад не отмотать, что все это – не страшный сон и проснуться не удастся. Меня охватил дичайший ужас от осознания того, что моя жена лежит на полу, ее белая рубашка в области живота становится темно-вишневой. Что ненависть всего мира обрушилась на меня в одночасье. Что ее не поднять на ноги, не сказать: «Все это шутка. Я пошутил, извини, сейчас ухожу». Мне даже в голову не пришла мысль вызвать «Скорую помощь», позвонить, ведь, может быть, она еще была жива, просто в отключке. Я даже не измерил пульс, не послушал, стучит ли сердце. Я ударил ее ножом в порыве злости – она в очередной раз крикнула мне, что я не мужчина, оскорбила мою семью, которая такая же, как и я. Сказала, что, воспитав такого урода, родители должны взять на себя ответственность за поступки этого урода. Ее злило, что родители не хотели брать на себя ответственность за мои дела, и вместо того, чтобы ее поддержать, говорили: «Ваша жизнь – это ваше личное дело, если плохо – разводитесь. Не трахайте мозги нам и друг другу». Я знал, что однажды это случится, я этого боялся. Мне не хотелось проводить несколько десятков лет в тюрьме с собой и с тем, что я сделал.

Рогнеда плакала, закрыв лицо руками. Рувим подсел к ней ближе и обнял девушку, глядя в глаза Старику, который внимательно слушал убийцу. Даже сейчас, в момент признания, лицо Старика не выражало никаких эмоций. Ни презрения, ни удивления, ни понимания.

– Ты сгниешь в тюрьме. Вызывайте полицию, – сказала Рогнеда.

– Да. Чего вы ждете? – поддержал ее защитник, Рувим.

Никто не удивился, что убийца – Вакула. Но эти двое, поддерживающие друг друга, переменились в лице и вместо облегчения почувствовали какую-то тяжесть внутри.

– Мы дослушаем его, а после этого он поедет со мной и напишет признание, – неторопливо произнес Старик. – Узел еще не распутан. Он должен его распутать до конца.

* * *

Часть третья. «Я – убийца»

– Я прилег к ней, обнял ее. Страх, чувство вины, раскаяние… я лежал рядом с Дорой и все время просил прощения за то, что ее убил. В какой-то момент я даже впустил в себя мысль, что все это сон и я скоро проснусь. Но после того как я постирал свою рубашку, чтобы на ней не осталось пятен крови, после того как вымыл всю квартиру, чтобы не было следов моего присутствия, я почти что пришел в себя. И когда зазвонил ее телефон, я отчетливо осознал, что за окном настоящая жизнь. Я не очень понимал методы поиска преступника, я был далек от детективов. Мне пришло в голову, что нужно отмыть квартиру, взять деньги, украшения и убедить себя в том, что я – не убийца и что я поглощен горем. С последним не возникло никаких трудностей, я действительно был поглощен горем. Убить ее собственными руками – это было не меньшее горе, чем обнаружить ее убитой, может быть, даже большее. До этого дня, когда я слышал про убийства, в