и жизнь моей семьи, жизнь семьи Доры – до сих пор не могу отвыкнуть писать о ней в настоящем. Ее мать умерла от сердечного приступа спустя три месяца после убийства дочери.

Я не призываю тебя не совершать убийство, я лишь хочу показать тебе, что это такое, на собственном примере, а убивать или не убивать – решать только тебе. Ты – вершитель своей судьбы, ты – хозяин своим действиям, и за каждый совершенный поступок нести ответственность будешь только ты. Я не возьму на себя твое – у меня своего хватает, и я не советчик тебе. У меня не хватило мужества уйти, из-за своей трусости я и пишу сейчас это письмо, в то же время я пишу его и потому, что выбираю быть сильным изо дня в день – это мой смысл жить. Временный смысл. Так как письмо или даже книгу я рано или поздно закончу. Нужно придумать новый смысл. Мне дали чуть меньше десяти лет, и это очень мягкое наказание, на мой взгляд. Я ничего не отрицал, полностью взял вину на себя, сделал признание, и за меня даже замолвил слово Старик. Все это смягчило мою участь.

Я мог просто уйти. Как бы трудно ни было, я уже однажды оказался близок к этому. Мне никто не объяснил, что так порой можно спасти жизнь человеку, с которым живешь, и свою собственную жизнь – как минимум, две жизни.

Моя жена с ранних лет видела, как мать с отцом дерутся. Это все происходило у нее на глазах, она пыталась защитить мать, заступаясь за нее. Иногда это срабатывало, и отец прекращал бить, уходил из дома и приходил только через несколько дней. Но иногда и Доре прилетало от отца. Вернее, отчима – отец Доры умер. Для Доры драки в семье – это было нечто обыденное, привычное, и она однажды сказала мне, что много лет думала, что в каждой семье мать бьет отца и отец бьет мать. Я сказал, что ни разу не видел в своей семье ни того, ни другого. Я ни разу не поднимал руку на женщину до встречи с Дорой. У меня была любовница, я с ней прожил год – мы много ругались, оба были вспыльчивыми. Кричали друг на друга, делали всякие подлости, но до драки не доходило. Я анализирую, много анализирую, чтобы понять все и посмотреть на мир немного шире, чем «я тварь, я мразь, забросайте меня камнями, я недостоин жить». Я достоин жить даже мразью и тварью, чем меньше я лгу, тем меньше ощущаю себя в рабстве. Тварь даже в тюрьме может быть свободной, это трудно понять, но когда ты смотришь правде в глаза и говоришь только правду, констатируя факты, когда ты признаешь монстра, сидящего в тебе, более того, видишь монстра, сидящего в каждом, разной величины и опасности, то жить становится не так страшно.

Я сейчас расскажу тебе немного о рабстве. Был у меня знакомый, можно даже сказать – приятель. Он знал обо мне одну нехорошую вещь, которую я старался держать в тайне ото всех. По сравнению с убийством эта тайна теперь – ерунда. Он ничего не говорил мне по этому поводу, но каждый раз давал понять взглядом: «Не забывай, что я знаю». Более того, он медленно раздвигал выстроенные мною границы, засовывал свою наглую морду туда, куда я не позволял, а я молчал и дрожал – а вдруг он расскажет? А вдруг все узнают? Со временем мой бывший приятель перешел все границы. И когда однажды он сказал мне: «Говоришь, я тебе должен денег… точно должен?» – и посмотрел на меня этим фирменным взглядом, я мгновенно взорвался и крикнул ему в лицо: «Я тебя убью, ублюдина!», – а после этого ударил кулаком в подбородок. Думаю, ты знаешь, что бывает, когда удачно попадешь в подбородок своему оппоненту – мой отец в юности обучал меня боксу: стойке, правильным ударам, сам я позже занимался вольной борьбой. Тот человек просто рухнул на спину, не оказав никакого сопротивления. Пока он лежал, я молотил его ногами, а когда закончил, то пошел и всем своим приятелям, которые были знакомы с этим ублюдком, рассказал о своей тайне. С тех пор я перестал быть рабом этого человека.

Я не пропагандирую насилие, можно было обойтись и без этого, я лишь озвучиваю правду. Я в прямом смысле выбил из него деньги, которые он мне был должен, после этого наши с ним пути навсегда разошлись. Некоторые люди из нашего окружения сделали определенные выводы про меня – с ними я тоже разошелся, другие остались рядом. Но тогда я почувствовал главное – что значит не быть рабом своих действий и не быть рабом человека, который знает об этих действиях и манипулирует знанием во благо себе. И мне понравилось новое ощущение. Я перестал дрожать. Я перестал терпеть наглость и подлость этого ублюдка, он получил свое.

То же самое я почувствовал, когда признался, что избивал свою жену. И – когда признался, что в детстве своровал деньги у одного человека. То же я ощутил внутри, когда признался, что совершил убийство. Я дрожал, с меня лилась вода, но потом я перестал дрожать. И я говорил прямо в глаза каждому, кто меня спрашивал: «Да, я убил свою жену, я – убийца». Самое удивительное и странное, что никто не бросал в меня камни, никто, кроме Рогнеды и еще нескольких человек, не желал мне смерти, не обзывал меня. Некоторые люди даже первыми отводили взгляд, в большинстве своем они молчали, кивали или что-то записывали. Как сейчас помню, однажды мне сказали: «Это твоя ноша, сынок, не смотри на меня так».

Справедливости ради хочу заметить, что не все люди здесь такие, как я. Вернее – все они люди, но не все признаются в совершенном и берут на себя ответственность за свои действия. Я познакомился с молодым парнем, который выбросил свою сожительницу из окна – они жили на шестом этаже. Он до сих пор считает, что во всем виновата она – она довела его до убийства. Такую же позицию, наверное, мог бы выбрать и я – или не мог бы? Это вопрос к себе. Я ничего не стал говорить тому парню, а лишь спросил: «Как тебе спится?» Он ответил, что порой его мучает бессонница.

А меня порой навещает крепкий сон, это случается настолько редко, что каждый такой сон я запоминаю. Знаешь,