А дело было в Валерии. Молодой следователь, работавший по этому делу, увидел во время обыска Валерию – и воспылал. Ничего существенного они у Горского не нашли и, возможно, его освободили бы и так, хотя КГБ не любил отпускать из своих лап никого: коготок увяз – всей птичке пропасть. Коготок увяз у Ивана, а пропала Валерия. Следователь вызвал ее на служебную квартиру и так запугал надвигающимися на Ванечку ужасами, что она была готова на все, лишь бы спасти любимого. Она закрыла глаза, стиснула зубы и отдалась следователю на его казенной кровати.

Кагэбист – звали его Семеном – был по-своему честен: он подчистую вымарал Горского из дела, так что и следа не осталось. Но расплачивалась Валерия долго: он держал ее на крючке, угрожая открыть дело в любой момент. Влюблен был по-настоящему, и разыгрывались между ними порой сцены, достойные Достоевского: с целованием ног, рыданиями и размахиванием револьвером, и Валерия иной раз даже чувствовала к нему какое-то сострадание. Отношения эти были чудовищно мучительны для нее. Но Семен только тогда опомнился и отстал от нее, когда она чуть было не застрелилась на глазах у него из его же револьвера. Семен успел схватить ее за руку, и пуля разбила казенное зеркало.

Валерия так переживала свое падение, что, не выдержав, рассказала Ивану. Горский рассвирепел и выгнал ее из дому. Валерия никогда не могла забыть своего тогдашнего ужаса и отчаянья: она стояла в коридоре коммуналки, прижав к груди свой дерматиновый чемоданчик, Иван трагическим жестом указывал ей на дверь, а из всех щелей высовывались любопытные соседи.

– Но куда же мне идти, Ванечка? – спросила она в недоумении.

– Иди, куда хочешь. Ты мне больше не жена.

И закрыл дверь.

Ничего страшнее, чем минута, когда она вышла из подъезда под моросящий ноябрьский дождь, у нее в жизни не было. Мимо прогрохотал трамвай, и она подумала: может, сразу на рельсы? Но представила, что будет с людьми в трамвае, с вагоновожатым, и передумала. Идти ей было решительно некуда. Ни дома, ни работы, ни университета – она так и не доучилась. Уехать домой? Но у нее даже денег не было. Порывшись в сумочке и карманах, она наскребла копеек семьдесят. Нет, только не домой. Она и так много врала родителям в письмах, рассказывая о своей необыкновенно счастливой жизни!.. К друзьям? Друзья были все те же, общие…

И она позвонила Семену… Но скоро все пошло по второму кругу: Иван, которому вправила мозги мать, жалевшая Валерию и благодарная ей за спасение сына, торжественно ее простил и разрешил вернуться, а свекровь долго внушала сгорающей от стыда Валерии: «Зачем ты все мужу рассказываешь? Чего он не знает, того и не было, дурочка! Вот посмотри на моего – счастлив и доволен!» Валерия знала, что свекровь развлекается с соседом. Сосед был завскладом и подкидывал им порой какие-то деликатесы. Валерия подозревала, что, защищая ее перед сыном, свекровь надеялась извлечь какую-то выгоду от связи невестки с кагэбэшником: мало ли, вдруг пригодится!

Так прошло несколько лет в беспрестанных скандалах и истериках: Иван то выгонял ее, то валялся в ногах. Потом в один прекрасный день Горский познакомился с француженкой, приехавшей в Москву на конференцию. Он моментально развелся с Валерией, женился на этой француженке и уехал в Европу, повергнув в изумление друзей и в недоумение родителей, которым казалось, что за пределами СССР никакой жизни не существует вовсе, а есть лишь одна космическая тьма и буржуазная пропаганда. В Европе Ванечка, превратившийся в Джона Горски, довольно быстро – благодаря связям и деньгам жены – преуспел: писал статьи, работал на радио, его имя мелькало в прессе. Словом, он стал со временем известной фигурой. А Валерия… Валерия перерезала вены. К тому времени родители Ивана получили квартиру, а она после развода так и осталась в коммуналке. Нашел ее сосед-пьяница – он выломал дверь в ванной, когда услышал странные хрипы. Валерия лежала в ванне, и сосед долго не мог понять, почему вода такая красная.

Валерия выжила и на этот раз, но попала в психушку, куда отправляли всех самоубийц.

Именно в реанимации она впервые почувствовала в себе ту странную и мощную силу, которая потом вела ее по жизни – после клинической смерти она очнулась другим человеком, словно там, в потоке пульсирующего света, ее подменили. Холодный неоновый свет, резкий и неестественный, слепил ее, бил со всех сторон тугими струями, как вода из брандспойта, разрывая мышцы и ломая кости, а она металась большой черной птицей, не в силах взлететь и спастись. Потом ее потащило обратно, в привычное измученное тело. Придя в себя окончательно, еще совсем слабая от потери крови, она вдруг поняла, что может видеть всю больницу, всех врачей и сестер, а когда лежащей рядом старушке стало плохо, она заставила молодую медсестру, которая в это время кокетничала в курилке с ординатором, бросить сигарету и бегом побежать в палату. У Валерии тогда еще не было опыта, да и сил не хватало, а то бы она избежала психушки. Не успела.

Лекарства, которыми пичкали там, ослабляли ее новую силу, и Валерия научилась избавляться от них. Она могла видеть, чего от нее ждут, какой она должна быть в представлении врачей, и точно следовала их ожиданиям, чтобы выйти из больницы как можно скорей. Постепенно она стала подталкивать врачей к нужным ей решениям. Никто ничего долго не замечал, пока однажды главврач не пришел посмотреть на самую лучшую пациентку – классический случай, доктор, все как по учебнику!

Главврач Геннадий Израилевич был уже стар, многое повидал и ничему в жизни не удивлялся. Но эта молодая женщина его поразила – сначала своей красотой, которую не смогли испортить ни жуткий больничный халат, ни синюшная бледность, ни страшные шрамы на руках. Старый греховодник, он сразу заметил и высокую грудь, и стройные ноги, и красивые руки с длинными тонкими пальцами. Волосы ей остригли в больнице, но Валерия хороша была даже с ежиком на голове. Разглядывая красавицу, главврач не сразу обратил внимание на то, что она его тоже изучает.

Они узнали друг друга мгновенно, как звери одной породы. Врач понял: она видит его желания и подыгрывает. Валерия догадалась, что он ее раскусил. Так она нашла равного себе – друга, наставника и мужа. Он спас ее из этого дурдома, вынес, как кошку из пожара. Валерия была благодарна, но так его и не полюбила. Притворяться было бесполезно, они оба видели друг друга насквозь. Прожили вместе совсем недолго, но Геннадий Израилевич успел научить ее, как справляться со своим опасным даром, как пользоваться им, не привлекая внимания. Он хорошо знал, чем может грозить женщине любая необычность, непохожесть, любое отличие ее от других «простых советских граждан». Он умер в одночасье, оставив Валерии квартиру и Аркашу, четырехлетнего сына от предыдущего брака. Мать мальчика, тоже бывшая пациентка, повесилась в послеродовой горячке.

Анатолия Валерия встретила в один из самых мрачных дней своей жизни. Она не любила московскую осень – темную, промозглую, дождливую. В такие дни на нее нападала страшная тоска, которой Валерия иной раз поддавалась, чтобы хоть как-то отмякнуть душой – обычно она не позволяла себе расслабляться. И тогда она бесцельно кружила по Москве, ни о чем не думая, просто вела машину, просто ехала, сама не зная куда. И вдруг ее ударило волной такого отчаяния, такого душевного мрака, что она невольно притормозила – впереди по Крымскому мосту медленно брел, опустив голову, высокий мужчина в полосатом шарфе. Ветер с дождем налетал порывами, а мужчина ничего не замечал. Дойдя почти до середины, он вдруг яростно взмахнул рукой и быстрым шагом пошел обратно. Потерял что-то? Валерия заинтересовалась и стала следить. Дойдя до конца моста, мужчина развернулся и опять, так же медленно, двинулся в другую сторону. Смотри-ка, он и правда шаги считает. Валерия поняла зачем: дойдя до середины, он прыгнет в воду! Это его отчаянье она уловила. «Ну, хоть это я могу сделать!» – подумала она. Может, зачтется?