Серьезную обеспокоенность вызывает слабеющая привязанность к демократии в Соединенных Штатах и многих европейских странах[1306]. Согласно упомянутому опросу Pew, только 40 % респондентов в США поддерживают демократию и в то же время отвергают альтернативы ей. Целых 46 % считают приемлемыми как демократические, так и недемократические альтернативы, а 7 % придерживаются только недемократических вариантов. Выборка из США немного отстает от Швеции, Германии, Нидерландов, Греции и Канады по глубине приверженности демократии, но другие ключевые западные демократии, включая Италию, Великобританию, Францию и Испанию, наряду с Польшей и Венгрией, находятся на уровне или ниже медианного показателя для 38 стран, который составляет 37 % тех, кто поддерживает только демократию.

Из этого многие пришли к выводу, что рыночная демократия больше не жизнеспособна, несмотря на то что сочетание рынков и демократии хорошо послужило людям, способствовав избавлению большей части человечества от тысячелетнего невежества, бедности и боли. Одни из этих идеологов считают, что пора расстаться с рынком, другие – что именно демократия должна отправиться на свалку истории. Учитывая отталкивающую социальную деградацию и климатический хаос, вызванный почти четырьмя десятилетиями неолиберальной политики и практики, разношерстная группа видных ученых и активистов утверждает, что эпоха капитализма подошла к концу. Одни предлагают более гуманные экономические альтернативы[1307], другие ожидают затяжной спад[1308], а третьи, отвергая социальную сложность, предпочитают комбинацию элитарной власти и авторитарной политики более или менее по образцу авторитарной системы в Китае[1309].

Эти события открывают нам более глубокую истину: так же, как капитализм в сыром виде несъедобен, люди не могут жить, не ощущая возможности возвращения домой. Ханна Арендт исследовала эту территорию более шестидесяти лет назад в книге «Истоки тоталитаризма», где проследила путь от незрелой личности к тотализирующей идеологии. Именно личный опыт незначительности, ненужности, политической изоляции и одиночества разжигал пламя тоталитарного террора. Такие идеологии, заметила Арендт, выглядят «чем-то вроде последнего оплота в мире, где ни на кого и ни на что нельзя положиться»[1310]. Много лет спустя, в своем трогательном эссе 1966 года «Чему учить после Освенцима?», социальный теоретик Теодор Адорно связал успех немецкого фашизма с тем, как стремление к эффективной жизни стало слишком тяжким бременем для слишком многих людей:

Если мы устанем от нашей собственной борьбы за самоопределение и поддадимся обольщениям Большого Другого, то невольно обменяем будущее, в котором есть возвращение домой, на безжизненную перспективу молчаливой, стерильной тирании. Третий модерн, решающий наши проблемы ценой человечного будущего, – это жестокое извращение капитализма и его цифровых возможностей. Это также неприемлемое оскорбление демократии. Я повторю предостережение Тома Пикетти: рыночная экономика, предоставленная сама себе, «содержит в себе мощные силы расхождения, которые могут стать угрозой для наших демократических обществ и для лежащих в их основе ценностей социальной справедливости»[1312]. Это именно та буря, которую мы пожнем от рук надзорного капитализма, беспрецедентной формы дикого капитализма, которая, безусловно, способствует ослаблению приверженности демократической перспективе, успешно подчиняя общества своей сладкоречивой воле. Она многое дает, но требует взамен еще большего.

Надзорный капитализм появился на сцене, когда демократия уже была под ударом; первые годы неолиберальные притязания на свободу давали ему защиту и подпитку, что отдалило его от жизни людей. Надзорные капиталисты быстро научились использовать крепнущий импульс, направленный на то, чтобы выхолостить смысл и силу демократии. Несмотря на демократические обещания его риторики и возможностей, он способствовал расцвету нового «позолоченного века» крайнего неравенства в распределении богатства, а также новых некогда невообразимых форм экономической эксклюзивности и новых источников социального неравенства, отделяющих настройщиков от настраиваемых. Среди многих актов попрания демократии и демократических институтов, ставших результатом этого «верхушечного переворота», я назову несанкционированную экспроприацию человеческого опыта; захват общественного разделения знания; структурную независимость от человека; скрытное навязывание коллективистского улья; возвышение инструментарной власти и радикального безразличия, которое поддерживает присущую ей логику извлечения; создание средств изменения поведения, которые являются Большим Другим, владение ими и их эксплуатация; упразднение базового права на жизнь в будущем времени и не менее базового права на святилище; подрыв самоопределяющегося индивида как опоры демократической жизни; и продвижение психического онемения как ответа на свою незаконную сделку. Сегодня мы видим, что надзорный капитализм делает еще более решительные шаги к господству, чем можно было ожидать, учитывая его неолиберальную ДНК, заявляя о своем праве на свободу и знание и в то же время устремляясь по направлению к коллективистскому видению, претендующему на тотальность общества. Несмотря на использование риторики в духе Хайека и даже Смита, его антидемократические коллективистские амбиции выдают в нем ненасытное дитя, пожирающее стареющих отцов.