Надзорный капитализм – это форма, не знающая границ, которая игнорирует старые различия между рынком и обществом, рынком и миром, рынком и человеком. Это форма, стремящаяся к извлечению прибыли, при которой производство подчиняется извлечению, когда надзорные капиталисты в одностороннем порядке претендуют на контроль над человеческими, общественными и политическими территориями, выходящими далеко за пределы традиционной институциональной территории частной фирмы или рынка. Глядя сквозь призму Карла Поланьи, мы видим, что надзорный капитализм включает человеческий опыт в динамику рынка, так что он получает новую жизнь в качестве поведения – четвертая «товарная фикция». Первые три товарных фикции Поланьи – земля, труд и деньги – подчинялись закону. Хотя эти законы были несовершенны, институты трудового права, экологического права и банковского права являются нормативно-правовой базой, призванной защитить общество (а также природу, жизнь и обмен) от самых худших эксцессов дикого капитализма и его разрушительных сил. Экспроприация человеческого опыта надзорным капитализмом не сталкивается с подобными препятствиями.

Успех этого верхушечного переворота – печальное свидетельство неудовлетворенных потребностей второго модерна, который позволил надзорному капитализму расцвести и по-прежнему остается его самой богатой жилой для добычи и эксплуатации. В этом контексте нетрудно понять, почему Марк Цукерберг из Facebook предлагает свою социальную сеть в качестве долгожданного решения проблем третьего модерна. Он предвидит тотальный инструментарный строй – он называет это новой глобальной «церковью» – который соединит людей всего мира с «чем-то большим, чем они сами». По его словам, именно Facebook по силам решить проблемы цивилизационного масштаба и диапазона, выстроив «долгосрочную инфраструктуру, объединяющую человечество» и обеспечивающую безопасность людей с помощью «искусственного интеллекта», который быстро понимает «что происходит в нашем обществе»[1300]. Как и Пентленд, Цукерберг предвидит, что машинный интеллект сможет «различить риски, которые никто другой бы не выявил: например, террористов, планирующих атаки, используя частные каналы, людей, преследующих кого-то, кто слишком запуган, чтобы сообщить об этом самостоятельно, и другие возможные проблемы, как локальные, так и глобальные»[1301]. Когда его спросили об ответственности перед акционерами, Цукерберг сказал CNN: «Вот поэтому полезно иметь контроль над компанией»[1302].

На протяжении более чем трех столетий индустриальная цивилизация стремилась осуществлять контроль над природой во благо человека. Машины были средством расширения и преодоления ограничений нашего животного тела, помогающими достичь этого господства. Только позже мы начали постигать последствия: вся Земля оказалась в опасности, поскольку хрупкие физические системы, когда-то регулировавшие моря и небеса, вышли из-под контроля.

Сегодня мы находимся в начале нового исторического цикла, который я называю информационной цивилизацией, и он повторяет то же опасное высокомерие. На этот раз цель не в том, чтобы покорить природу, а в том, чтобы покорить человеческую природу. Акцент сместился с машин, которые преодолевают ограничения тел, на машины, которые изменяют поведение индивидов, групп и целых обществ на службе рыночным целям. Это глобальное внедрение инструментарной власти преодолевает и заменяет собой внутренний мир человека, питающий волю к воле и поддерживающий наш голос от первого лица, подрубая демократию у самых ее корней.

Возвышение инструментарной власти, конечно же, подразумевалось как бескровный переворот. Вместо насилия, направленного на наши тела, инструментарный третий модерн действует приручением. Его решение в ответ на все более громкие требования эффективной жизни строится вокруг постепенного устранения хаоса, неопределенности, конфликта, разнобоя и отклонений от нормы в пользу предсказуемости, автоматической регулярности, прозрачности, слияния, убеждения и умиротворения. Ожидается, что мы уступим свои полномочия, ослабим опасения, приглушим голоса, поплывем по течению и сдадимся технологическим провидцам, богатство и власть которых служат гарантией безошибочности их суждений. Предполагается, что мы примем будущее, в котором у нас будет меньше личного контроля и больше беспомощности, где разделяют и властвуют новые источники неравенства, где некоторые из нас – субъекты, а остальные – объекты, некоторые – стимул, а остальные – реакция.

Принуждение к этому новому видению угрожает другим хрупким системам, на отладку которых также ушли многие тысячелетия, но на этот раз это системы социального и психологического рода. Я говорю о тех завоеванных великими трудами плодах человеческих страданий и конфликтов, которые мы называем демократической перспективой, и об утверждении человека в качестве источника автономного морального суждения. Технологическая «неизбежность» – мантра, к которой нас приучили, но это экзистенциальный наркотик, прописанный, чтобы мы опустили руки, – сладкий дурман для духа.

Нам говорят о «шестом массовом вымирании», когда число видов позвоночных животных сокращается быстрее, чем когда-либо с конца эпохи динозавров. Этот катаклизм – непреднамеренное следствие безрассудных и оппортунистических методов, также превозносившихся как неизбежные, с помощью которых индустриализация навязала себя миру природы, потому что ее собственные рыночные формы не привлекали ее к ответственности. Сегодняшний рост инструментарной власти как фирменного выражения надзорного капитализма предвещает иное вымирание. Это «седьмое массовое вымирание» будет касаться не природы, а того, что считалось самым драгоценным в человеческой природе, – воли к воле, святости личности, уз близости, социальности, которая связывает нас обещаниями, и доверия, которое эти обещания порождают. Вымирание этого человеческого будущего будет не более непреднамеренным, чем любое другое.

Инструментарная власть набрала силу вне человечества, но также и вне демократии. Не может быть закона, защищающего нас от беспрецедентного, и демократические общества, подобно невинному миру индейцев таино, уязвимы перед лицом беспрецедентной власти. Тем самым надзорный капитализм может рассматриваться как часть тревожного глобального дрейфа – дрейфа в сторону того, что многие политологи сегодня считают смягчением общественного мнения относительно необходимости и нерушимости самой демократии.

Многие специалисты указывают на глобальный «спад демократии» или «деконсолидацию» западных демократий, которые долгое время считались невосприимчивыми к антидемократическим угрозам[1303]. Масштабы и конкретная природа этой угрозы остаются предметом споров, но наблюдатели описывают горькую ностальгию, связанную с быстрыми социальными изменениями и страхом перед будущим, звучащую, например, в жалобах, что «дети не увидят ту жизнь, которой я жил»[1304]. Подобные чувства отчуждения и тревоги выразили многие люди по всему миру в ходе опроса, проведенного в 38 странах и опубликованного организацией Pew Research в конце 2017 года. Результаты опроса показывают, что демократический идеал больше не является священным императивом даже для граждан зрелых демократических обществ. Хотя 78 % респондентов говорят, что представительная демократия – это «благо», 49 % утверждают, что благом является и «власть экспертов», 26 % поддерживают «власть сильного лидера», а 24 % предпочитают «власть военных»[1305].