Последний вопрос о правильном соотношении «средств и целей» в защите американских глобальных интересов связан с экономическими трудностями, отягощающими страну, разнообразие которых грозит сильно осложнить принятие решений в области государственной политики. Необычайная широта и комплексность американской экономики не позволяют кратко сформулировать, что происходит со всеми ее частями, тем более в настоящий период, когда она посылает столь противоречивые сигналы{1235}. Тем не менее черты, описанные в предыдущей главе (см. ее последний раздел), по-прежнему преобладают.

Первая из них касается относительного спада американского промышленного производства по сравнению с общемировым, причем не только в старых отраслях, таких как текстильная, сталелитейная, химическая промышленность, судостроение, но и (хотя здесь уже не так легко предсказать итог индустриально-технологического противостояния) в глобальной доли США в создании робототехники, аэрокосмических аппаратов, автомобилей, станков и компьютеров. По обеим позициям есть огромные проблемы. Если говорить о традиционном производстве, то разрыв в стоимости труда между США и новыми индустриальными странами таков, что «меры по повышению эффективности» вряд ли его перекроют; но настоящей катастрофой было бы проиграть конкурентную гонку в области новых технологий. В конце 1986 года Конгресс представил результаты исследования, согласно которым положительное сальдо США в торговле высокотехнологичными товарами сократилось с $27 млрд. (1980) до $4 млрд. (1985) и сейчас стремительно движется к дефициту{1236}.

Еще одной, и во многих отношениях менее ожидаемой, областью спада является сельское хозяйство. Еще десять лет назад специалисты предсказывали пугающий глобальный дисбаланс между потребностями в еде и производством сельскохозяйственной продукции[64]. Но такой сценарий голода и стихийных бедствий стимулировал две сильные реакции. Первой стали крупные инвестиции в американское сельское хозяйство с 1970-х годов, подталкиваемые перспективой роста экспорта продуктов питания, а второй было масштабнейшее исследование (финансируемое западным миром) научно разработанных методов повышения урожайности в «третьем мире», которое оказалось настолько успешным, что все больше таких стран превращаются в экспортеров продовольствия и, таким образом, конкурируют с Соединенными Штатами. Эти две тенденции не связаны с трансформацией ЕЭС в крупного производителя сельскохозяйственных излишков благодаря его системе субсидий, но совпали с ней по времени. В результате эксперты сейчас говорят, что «мир изобилует едой»{1237}, что, в свою очередь, ведет к резкому снижению цен на сельскохозпродукцию и американский экспорт продуктов питания, вынуждая многих фермеров оставить этот бизнес.

Неудивительно поэтому, что эти экономические проблемы привели к всплеску протекционистских настроений во многих секторах американской экономики, среди предпринимателей, профсоюзов, фермеров и их конгрессменов. Как когда-то в годы «тарифной реформы» в эдвардианской Англии{1238}, сторонники усиления протекционизма жалуются на недобросовестные зарубежные практики, заводнение американского рынка промышленными товарами ниже себестоимости, а также на огромные субсидии иностранным фермерам, противостоять чему могут только власти США, отказавшись от политики свободной торговли и приняв жесткие контрмеры. Многие из этих жалоб (например, о том, что Япония поставляет на американский рынок кремниевые чипы ниже стоимости) вполне обоснованны. Однако в более широком плане всплеск протекционистских настроений также свидетельствует об эрозии некогда безусловного превосходства США в сфере производства. Как британцы в середине викторианской эпохи, американцы после 1945 года выступали за свободную торговлю и открытую конкуренцию не только потому, что считали их полезными для мировой торговли и процветания, но и потому, что знали, что вероятнее всего извлекут выгоду из отказа от протекционизма. Сорок лет спустя, когда эта уверенность улетучилась, мнение предсказуемо изменилось в пользу защиты внутреннего рынка и отечественного производителя. И, как когда-то британцы, защитники существующей системы отмечают, что повышение тарифов не только сделает отечественную продукцию менее конкурентоспособной на международном рынке, но что возможны также различные внешние последствия: глобальная тарифная война, удары по американскому экспорту, обрушение валют некоторых новых индустриальных стран и даже экономический кризис в масштабах 1930-х годов.

Наряду с этими трудностями, влияющими на американское производство и сельское хозяйство, отмечается беспрецедентное волнение в области финансов страны. Неконкурентоспособность американских промышленных товаров за рубежом и снижение продаж сельскохозяйственного экспорта вызвали ошеломляющий дефицит торгового баланса — $160 млрд. за двенадцать месяцев к маю 1986 года, но еще большую тревогу вызывает то, что эту брешь уже невозможно залатать «невидимыми» статьями платежного баланса, к которым традиционно обращаются зрелые экономики (например, Великобритании до 1914 года). Напротив, единственный путь для США — импортировать все больше и больше капитала, что уже превратило их за несколько лет из крупнейшего в мире кредитора в главного должника.

Эту проблему усугубляет (а по мнению многих критиков — порождает{1239}) бюджетная политика самого правительства США. Даже в 1960-е годы Вашингтон был склонен допускать бюджетный дефицит, но не вводить дополнительные налоги, чтобы оплатить растущую стоимость оборонных и социальных программ. Но решения администрации Рейгана в начале восьмидесятых (например, резкое увеличение расходов на оборону, а также значительное снижение налогов без существенного сокращения федеральных расходов в других сферах) привели к чрезвычайному росту дефицита, а следовательно, и государственного долга, как показано в табл. 49.

Таблица 49.

Дефицит федерального бюджета США, долг и проценты по долгу, 1980–1985{1240} (в млрд. долларов)

В случае сохранения таких тенденций, как говорят встревоженные специалисты, национальный долг США достигнет примерно $13 трлн. к 2000 году (что в четырнадцать раз больше, что в 1980 году), а проценты по такой задолженности будут составлять $1,5 трлн. (в двадцать девять раз больше, чем в 1980 году){1241}. Действительно, снижение процентных ставок может уменьшить эти показатели{1242}, но общая тенденция все равно очень нездоровая. Даже если дефицит федерального бюджета удастся сократить до «всего лишь» $100 млрд. в год, госдолг и процентные выплаты в начале XXI века все равно будут отбирать беспрецедентные суммы. Если проводить исторические параллели, то на ум приходит лишь один пример великой державы, отягощенной огромным долгом в мирное время, — Франции в 1780-е годы, где проблемы в налогово-бюджетной сфере усугубил внутриполитический кризис.