Старушки были рады и подаркам, которые он привезет, и,главное, тому, что опять оживет Наташа.

Пьер чувствовал эти различные на себя воззрения различныхмиров и спешил каждому дать ожидаемое.

Пьер, самый рассеянный, забывчивый человек, теперь, посписку, составленному женой, купил все, не забыв ни комиссий матери и брата, ниподарков на платье Беловой, ни игрушек племянникам. Ему странно показалось впервое время своей женитьбы это требование жены — исполнить и не забыть всеготого, что он взялся купить, и поразило серьезное огорчение ее, когда он впервую свою поездку все перезабыл. Но впоследствии он привык к этому. Зная, чтоНаташа для себя ничего не поручала, а для других поручала только тогда, когдаон сам вызывался, он теперь находил неожиданное для самого себя детскоеудовольствие в этих покупках подарков для всего дома и ничего никогда незабывал. Ежели он заслуживал упреки от Наташи, то только за то, что покупаллишнее и слишком дорого. Ко всем своим недостаткам, по мнению большинства:неряшливости, опущенности, или качествам, по мнению Пьера, Наташа присоединялаеще и скупость.

С того самого времени, как Пьер стал жить большим домом,семьей, требующей больших расходов, он, к удивлению своему, заметил, что онпроживал вдвое меньше, чем прежде, и что его расстроенные последнее время, вособенности долгами первой жены, дела стали поправляться.

Жить было дешевле потому, что жизнь была связана: той самойдорогой роскоши, состоящей в таком роде жизни, что всякую минуту можно изменитьего, Пьер не имел уже, да и не желал иметь более. Он чувствовал, что образжизни его определен теперь раз навсегда, до смерти, что изменить его не в еговласти, и потому этот образ жизни был дешев.

Пьер с веселым, улыбающимся лицом разбирал свои покупки.

— Каково! — говорил он, развертывая, как лавочник, кусокситца. Наташа, держа на коленях старшую дочь и быстро переводя сияющие глаза смужа на то, что он показывал, сидела против него.

— Это для Беловой? Отлично. — Она пощупала доброту.

— Это по рублю, верно?

Пьер сказал цену.

— Дорого, — сказала Наташа. — Ну, как дети рады будут иmaman. Только напрасно ты мне это купил, — прибавила она, не в силах удержатьулыбку, любуясь на золотой с жемчугами гребень, которые тогда только сталивходить в моду.

— Меня Адель сбила: купить да купить, — сказал Пьер.

— Когда же я надену? — Наташа вложила его в косу. — ЭтоМашеньку вывозить; может, тогда опять будут носить. Ну, пойдем.

И, забрав подарки, они пошли сначала в детскую, потом кграфине.

Графиня, по обычаю, сидела с Беловой за гранпасьянсом, когдаПьер и Наташа с свертками под мышками вошли в гостиную.

Графине было уже за шестьдесят лет. Она была совсем седа иносила чепчик, обхватывавший все лицо рюшем. Лицо ее было сморщено, верхняягуба ушла, и глаза были тусклы.

После так быстро последовавших одна за другой смертей сына имужа она чувствовала себя нечаянно забытым на этом свете существом, не имеющимникакой цели и смысла. Она ела, пила, спала, бодрствовала, но она не жила.Жизнь не давала ей никаких впечатлений. Ей ничего не нужно было от жизни, кромеспокойствия, и спокойствие это она могла найти только в смерти. Но пока смертьеще не приходила, ей надо было жить, то есть употреблять свое время, свои силыжизни. В ней в высшей степени было заметно то, что заметно в очень маленькихдетях и очень старых людях. В ее жизни не видно было никакой внешней цели, аочевидна была только потребность упражнять свои различные склонности испособности. Ей надо было покушать, поспать, подумать, поговорить, поплакать,поработать, посердиться и т. д. только потому, что у ней был желудок, был мозг,были мускулы, нервы и печень. Все это она делала, не вызываемая чем-нибудьвнешним, не так, как делают это люди во всей силе жизни, когда из-за цели, ккоторой они стремятся, не заметна другая цель — приложения своих сил. Онаговорила только потому, что ей физически надо было поработать легкими и языком.Она плакала, как ребенок, потому что ей надо было просморкаться и т. д. То, чтодля людей в полной силе представляется целью, для нее был, очевидно, предлог.

Так поутру, в особенности ежели накануне она покушалачего-нибудь жирного, у ней являлась потребность посердиться, и тогда онавыбирала ближайший предлог — глухоту Беловой.

Она с другого конца комнаты начинала говорить ей что-нибудьтихо.

— Нынче, кажется, теплее, моя милая, — говорила она шепотом.И когда Белова отвечала: «Как же, приехали», она сердито ворчала: — Боже мой,как глуха и глупа!

Другой предлог был нюхательный табак, который ей казался тосух, то сыр, то дурно растерт. После этих раздражений желчь разливалась у нее влице, и горничные ее знали по верным признакам, когда будет опять глуха Белова,и опять табак сделается сыр, и когда будет желтое лицо. Так, как ей нужно былопоработать желчью, так ей нужно было иногда поработать остававшимисяспособностями мыслить, и для этого предлогом был пасьянс. Когда нужно былопоплакать, тогда предметом был покойный граф. Когда нужно было тревожиться,предлогом был Николай и его здоровье; когда нужно было язвительно поговорить, тогдапредлогом была графиня Марья. Когда нужно было дать упражнение органу голоса, —это бывало большей частью в седьмом часу, после пищеварительного отдыха втемной комнате, — тогда предлогом были рассказы все одних и тех же историй ивсе одним и тем же слушателям.

Это состояние старушки понималось всеми домашними, хотяникто никогда не говорил об этом и всеми употреблялись всевозможные усилия дляудовлетворения этих ее потребностей. Только в редком взгляде и грустнойполуулыбке, обращенной друг к другу между Николаем, Пьером, Наташей и Марьей,бывало выражаемо это взаимное понимание ее положения.

Но взгляды эти, кроме того, говорили еще другое; ониговорили о том, что она сделала уже свое дело в жизни, о том, что она не вся втом, что теперь видно в ней, о том, что и все мы будем такие же и что радостнопокоряться ей, сдерживать себя для этого когда-то дорогого, когда-то такого жеполного, как и мы, жизни, теперь жалкого существа. Memento mori [Помни о смерти(лат.)] — говорили эти взгляды.

Только совсем дурные и глупые люди да маленькие дети из всехдомашних не понимали этого и чуждались ее.