5-го декабря было записано:

«Митя шалил за столом. Папа не велел давать ему пирожного.Ему не дали; но он так жалостно и жадно смотрел на других, пока они ели! Ядумаю, что наказывать, не давая сластей, развивает жадность. Сказать Nicolas».

Николай оставил книжку и посмотрел на жену. Лучистые глазавопросительно (одобрял или не одобрял он дневник) смотрели на него. Не моглобыть сомнения не только в одобрении, но в восхищении Николая перед своей женой.

«Может быть, не нужно было делать это так педантически;может быть, и вовсе не нужно», — думал Николай; но это неустанное, вечноедушевное напряжение, имеющее целью только нравственное добро детей, — восхищалоего. Ежели бы Николай мог сознавать свое чувство, то он нашел бы, что главноеоснование его твердой, нежной и гордой любви к жене имело основанием всегда эточувство удивления перед ее душевностью, перед тем, почти недоступным дляНиколая, возвышенным, нравственным миром, в котором всегда жила его жена.

Он гордился тем, что она так умна и хороша, сознавая своеничтожество перед нею в мире духовном, и тем более радовался тому, что она ссвоей душой не только принадлежала ему, но составляла часть его самого.

— Очень и очень одобряю, мой друг, — сказал он сзначительным видом. И, помолчав немного, он прибавил: — А я нынче скверно себявел. Тебя не было в кабинете. Мы заспорили с Пьером, и я погорячился. Даневозможно. Это такой ребенок. Я не знаю, что бы с ним было, ежели бы Наташа недержала его за уздцы. Можешь себе представить, зачем ездил в Петербург… Они тамустроили…

— Да, я знаю, — сказала графиня Марья. — Мне Наташарассказала.

— Ну, так ты знаешь, — горячась при одном воспоминании оспоре, продолжал Николай. — Он хочет меня уверить, что обязанность всякогочестного человека состоит в том, чтобы идти против правительства, тогда какприсяга и долг… Я жалею, что тебя не было. А то на меня все напали, и Денисов,и Наташа… Наташа уморительна. Ведь как она его под башмаком держит, а чуть делодо рассуждений — у ней своих слов нет — она так его словами и говорит, —прибавил Николай, поддаваясь тому непреодолимому стремлению, которое вызываетна суждение о людях самых дорогих и близких. Николай забывал, что слово в словото же, что он говорил о Наташе, можно было сказать о нем в отношении его жены.

— Да, я это замечала, — сказала графиня Марья.

— Когда я ему сказал, что долг и присяга выше всего, он сталдоказывать бог знает что. Жаль, что тебя не было; что бы ты сказала?

— По-моему, ты совершенно прав. Я так и сказала Наташе. Пьерговорит, что все страдают, мучатся, развращаются и что наш долг помочь своимближним. Разумеется, он прав, — говорила графиня Марья, — но он забывает, что унас есть другие обязанности ближе, которые сам бог указал нам, и что мы можемрисковать собой, но не детьми.

— Ну вот, вот, это самое я и говорил ему, — подхватилНиколай, которому действительно казалось, что он говорил это самое. — А онсвое: что любовь к ближнему и христианство, и все это при Николеньке, которыйтут забрался в кабинет и переломал все.

— Ах, знаешь ли, Nicolas, Николенька так часто меня мучит, —сказала графиня Марья. — Это такой необыкновенный мальчик. И я боюсь, что язабываю его за своими. У нас у всех дети, у всех родня; а у него никого нет. Онвечно один с своими мыслями.

— Ну уж, кажется, тебе себя упрекать за него нечего. Все,что может сделать самая нежная мать для своего сына, ты делала и делаешь длянего. И я, разумеется, рад этому. Он славный, славный мальчик. Нынче он вкаком-то беспамятстве слушал Пьера. И можешь себе представить: мы выходим кужину; я смотрю, он изломал вдребезги у меня все на столе и сейчас же сказал. Яникогда не видал, чтоб он сказал неправду. Славный, славный мальчик! — повторилНиколай, которому по душе не нравился Николенька, но которого ему всегда быхотелось признавать славным.

— Всё не то, что мать, — сказала графиня Марья, — ячувствую, что не то, и меня это мучит. Чудный мальчик; но я ужасно боюсь занего. Ему полезно будет общество.

— Что ж, ненадолго; нынче летом я отвезу его в Петербург, —сказал Николай. — Да, Пьер всегда был и останется мечтателем, — продолжал он,возвращаясь к разговору в кабинете, который, видимо, взволновал его. — Ну какоемне дело до всего этого там — что Аракчеев нехорош и всё, — какое мне до этогодело было, когда я женился и у меня долгов столько, что меня в яму сажают, и мать,которая этого не может видеть и понимать. А потом ты, дети, дела. Разве я длясвоего удовольствия с утра до вечера и в конторе, и по делам? Нет, я знаю, чтоя должен работать, чтоб успокоить мать, отплатить тебе и детей не оставитьтакими нищими, как я был.

Графине Марье хотелось сказать ему, что не о едином хлебесыт будет человек, что он слишком много приписывает важности этим делам; но оназнала, что этого говорить не нужно и бесполезно. Она только взяла его руку ипоцеловала. Он принял этот жест жены за одобрение и подтверждение своих мыслейи, подумав несколько времени молча, вслух продолжал свои мысли.

— Ты знаешь, Мари, — сказал он, — нынче приехал ИльяМитрофаныч (это был управляющий делами) из тамбовской деревни и рассказывает,что за лес уже дают восемьдесят тысяч. — И Николай с оживленным лицом сталрассказывать о возможности в весьма скором времени выкупить Отрадное. — Ещедесять годков жизни, и я оставлю детям десять тысяч в отличном положении.

Графиня Марья слушала мужа и понимала все, что он говорилей. Она знала, что когда он так думал вслух, он иногда спрашивал ее, что онсказал, и сердился, когда замечал, что она думала о другом. Но она делала дляэтого большие усилия, потому что ее нисколько не интересовало то, что онговорил. Она смотрела на него и не то что думала о другом, а чувствовала одругом. Она чувствовала покорную, нежную любовь к этому человеку, которыйникогда не поймет всего того, что она понимает, и как бы от этого она ещесильнее, с оттенком страстной нежности, любила его. Кроме этого чувства,поглощавшего ее всю и мешавшего ей вникать в подробности планов мужа, в головеее мелькали мысли, не имеющие ничего общего с тем, о чем он говорил. Она думалао племяннике (рассказ мужа о его волнении при разговоре Пьера сильно поразилее), различные черты его нежного, чувствительного характера представлялись ей;и она, думая о племяннике, думала и о своих детях. Она не сравнивала племянникаи своих детей, но она сравнивала свое чувство к ним и с грустью находила, что вчувстве ее к Николеньке чего-то недоставало.