– Плесните этому человеку еще, – велел он. – Мы оба выпьем по второму. За мой счет.

Бармен откупорил бутылку бренди и вновь наполнил бокал Карвера.

– Меня Притчард зовут, – представился незнакомец, наблюдая за движениями бармена.

Карвер зыркнул на него.

– Карвер, – буркнул он.

– Я вас за матроса принял, – промолвил Притчард. – У вас куртка солью пропитана.

– Я капитан, – отрезал Карвер.

– Капитан, – повторил Притчард. – Что ж, неплохо! Я вот море никогда не любил. А то бы, наверное, давно домой вернулся; меня одна только мысль об этом путешествии и останавливает: лучше сразу умереть, чем пережить такой кошмар еще раз. Ж**а мира, а?

Карвер проворчал что-то себе под нос; оба выпили.

– Капитан, однако ж, – наконец проговорил Притчард. – Капитан – это хорошо.

– А вы? – осведомился Карвер.

– Аптекарь.

– Аптекарь? – поразился Карвер.

– Единственный в городе, – кивнул Притчард. – Большой оригинал, значится.

Какое-то время они сидели молча. Когда бокалы их опустели, Притчард снова поманил бармена, и тот опять их наполнил, в точности как в первый раз. Внезапно Карвер обернулся к нему:

– А насчет опиума у вас как? Запас есть?

– Боюсь, ничем вам помочь не могу, – покачал головой Притчард. – У меня в наличии только раствор, ничего больше, да и тот нелучшего качества. Послабей, чем виски, зато головной боли – вдвое. К югу от реки Грей вы ничего не найдете. Тем паче если вы до этого дела падки. На север езжайте.

– Я не насчет покупки, – отозвался Карвер.

28 июля 1865 года

42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы

Глава, в которой Эдгар Клинч пытается поставить на своем, придя к выводу, что Аннино здоровье ухудшается на глазах из-за новообретенной зависимости, поддерживаемой и поощряемой ее работодателем Мэннерингом, а Анна Уэдерелл, чье упрямство под стать Клинчевому, подчиняться не желает.

– Я против китайцев ничего не имею, – заявил Клинч. – Но мне не нравится, как оно выглядит, вот и все.

– Какая разница, как оно выглядит?

– Меня оно настораживает. Вот я к чему. Вся ситуация.

Анна расправила подол платья – муслинового, с кремовой юбкой и вышитым тамбуром корсажем, – одного из тех пяти, что она купила у старьевщиков после крушения «Титании» несколько недель назад. Два платья были тронуты черной плесенью: ее никакая стирка не берет. Все пять весили немало, видимо за счет корсетов, укрепленных чем-то жестким, что Анна сочла пережитком былой, более чопорной эпохи. Старьевщик, заворачивая покупки в бумагу, рассказал, что, как ни странно, на «Титании» в день крушения ни одной женщины в числе пассажиров не ехало; что еще более загадочно, владелец багажа так и не заявил о себе после того, как груз с затонувшего корабля перевезли на берег. Ни одна транспортная компания об этом сундуке, похоже, слыхом не слыхивала. Накладная от соленой воды сделалась совсем нечитаемой, а в судовом журнале ящик отдельной строкой, под чьим-либо именем, не значился. Вот уж тайна из тайн, вздыхал старьевщик. Он искренне надеялся, что у девушки с этими платьями никаких затруднений не возникнет.

А Клинч между тем гнул свое:

– Ну и как тебе не натворить глупостей, когда ты в отключке? Как ты сможешь защитить себя, если… если… ну, в общем, если случится что-нибудь… неприятное?

Анна вздохнула:

– Не твое дело.

– Еще какое мое, если я вижу ясно как день, что этот человек забирает над тобою власть и пользуется ею тебе во зло.

– Он всегда будет иметь надо мною власть, мистер Клинч.

Клинч распереживался не на шутку:

– Да откуда она вообще – эта твоя зависимость? Ну же, отвечай! Ты всего лишь разок приложилась к трубке, да? И этого хватило? Зачем ты это сделала, если не сам Мэннеринг тебя заставил? Он отлично понимает, чего от тебя хочет: чтоб тебе и податься некуда было, вот оно как. Я уж на эти его уловки насмотрелся, поверь! Другие девчонки к этой дряни ни за что не притронутся. Он об этом знает. А вот на тебе он ее опробовал – и сработало. Он тебя в ловушку заманил. Это он тебя подбил.

– Эдгар…

– Что? – воскликнул Клинч. – Что?

– Пожалуйста, оставь меня, – попросила Анна. – У меня сил больше нет.

Глава, в которой Эмери Стейнз засиделся за обедом с магнатом Мэннерингом, каковой вот уже месяц упорно набивается к нему в друзья, и ведет себя по-хозяйски, по своему обыкновению, как будто он на прииске – царь и бог.

– Вы, мистер Стейнз, свою удачу как знамя несете, – промолвил Мэннеринг. – Мне такие знаменосцы по душе.

– Боюсь, мое везение изрядно преувеличено, – отозвался Стейнз.

– Это в вас скромность говорит. Находка первоклассная этот ваш самородок. Я читал банковский отчет. Сколько вам за него дали – фунтов сто?

– Около того, – неуютно подтвердил Стейнз.

– Говорите, вы его в ущелье нашли?

– Поблизости от ущелья, – уточнил Стейнз. – Места в точности не помню.

– Что ж, в любом случае вам здорово повезло, – подвел итог Мэннеринг. – Вы будете доедать мидии или перейдем к сыру?

– Давайте перейдем.

– Сто фунтов! – повторил Мэннеринг, давая знак официанту убрать тарелки. – Это ж до черта денег, не в пример больше, чем стоимость «Гридирона», уж сколько б вы ни заплатили за право собственности. А вы, кстати, сколько заплатили-то?

– За «Гридирон»? – поморщился Стейнз.

– Двадцать фунтов небось?

Притворяться было бесполезно.

– Двадцать пять, – уточнил юноша.

Мэннеринг хлопнул ладонью по столу:

– Вот вам пожалуйста! Вы сидите на груде наличных денег – и за четыре недели ни пенса не потратили. Почему? Что это еще за история?

Стейнз ответил не сразу.

– Мне всегда казалось, что между своим секретом и чужим – большая разница, – наконец проговорил он. – Настолько большая, что хотелось бы мне, чтобы в языке было два слова: одно означало бы, что ты хранишь свой собственный секрет, а второе – что чужой: ты ему, может статься, и не рад, и не искал его, но хранить все равно обещался. То же о любви: есть огромная разница между любовью, которой даришь или стремишься подарить, и любовью, которую желаешь и получаешь.