– Просто что вы…

– Да? Пожалуйста, объясните мне, чтобы я все исправил. Ну, пожалуйста.

Девушка наконец-то успокоилась и обернулась к гостю.

– Задавайте свой вопрос, – промолвила она с вымученной улыбкой.

– Вы точно в порядке?

– Совершенно точно, – заверила Анна. – Спрашивайте, будьте добры.

– Ну хорошо, – отозвался Стейнз. – Так вот. Речь пойдет о человеке по имени Кросби Уэллс.

Несчастное выражение в лице Анны сменилось неподдельным изумлением.

– Кросби Уэллс?

– Я так понимаю, он наш с вами общий друг. По крайней мере… иными словами, я на его стороне. У меня сложилось впечатление, что и вы тоже.

Девушка ничего не ответила; сощурясь, она некоторое время вглядывалась в собеседника и наконец спросила:

– Откуда вы его знаете?

– Я не могу вам всего рассказать, – отвечал Стейнз. – Уэллс велел мне хранить тайну – в смысле, никому не говорить о его местонахождении и об обстоятельствах нашего знакомства. Но он упомянул ваше имя в связи с одним золотым самородком, и человеком по имени Фрэнсис Карвер, и каким-то там ограблением; и, если вы не сочтете меня чересчур дерзким – а я дерзок, я знаю, что дерзок! – мне бы очень хотелось услышать всю историю как есть. Не буду говорить, что это вопрос жизни и смерти, потому что это не так, и не буду говорить, что многое зависит от моей осведомленности на этот счет, потому что на самом-то деле не зависит вообще ничего; просто я вступил с мистером Карвером в своего рода партнерство – дурак я был, что ввязался, теперь я это понимаю, – и есть у меня ощущение… есть страшное подозрение, что я заблуждался на его счет: пожалуй, он все-таки негодяй.

– Он здесь? – спросила девушка. – Кросби. Он в Хокитике?

– Боюсь, я не могу вам ответить, – покачал головой Стейнз.

Ладони Анны легли на ее живот.

– Не говорите мне, где он, – промолвила девушка. – Но я вас попрошу передать ему кое-что на словах. Кое-что очень важное – от меня.

Глава, в которой Те Рау Тауфаре предпочитает не называть имени Фрэнсиса Карвера Кросби Уэллсу, равно как и рассказывать ему об обстоятельствах их с Карвером недолгого взаимодействия месяц назад; каковое умолчание в равной степени объясняется глубокой скрытностью его натуры и изрядной хитростью в том, что касается денежной выгоды: Тауфаре прикидывает, что, когда он повстречается с Фрэнсисом Карвером в следующий раз, он с легкостью сшибет шиллинг, а то и два.

Кросби Уэллс купил четыре оконных стекла для четырехчастного окна, теперь оставалось лишь прорезать дыру и установить подоконник; пока же стекла стояли прислоненными к стене, тускло отражая мерцающий отблеск лампы и квадратную решетку плиты.

– Знавал я одного парня, он руку потерял во время наводнения в Данстане, – рассказывал Уэллс. Он устроился на подушке, с бутылкой на груди; Тауфаре сидел напротив, попивая из второй бутылки. – Его течением понесло, а рука застряла, не смогли спасти. Как-то его совсем по-простецки звали, не то Смит, не то Стоун, или вроде того. Ладно, я к чему веду-то: он потом рассказывал об этом происшествии и говорил, что больше всего горюет вот о чем: на оторванной руке татуировка была. Корабль с полным парусным вооружением – это он сам себе подарок сделал, после того как мыс Горн обогнул, – и его эта потеря ужасно угнетала. Отчего-то мне его история запала в память. Потерять татуировку – ну надо же! Я его спрашивал, а почему бы просто-напросто не повторить татуировку на второй руке, но он как-то чуднó себя повел. Никогда, говорит, такого не сделаю, никогда и ни за что!

– Это больно, – отозвался Тауфаре. – Та-моко[82].

Уэллс покосился на собеседника.

– А ведь увидеть себя самого – потрясение то еще, – задумчиво проговорил он. – Я имею в виду, когда давно зеркала под рукой не было. Забываешь что и как, верно?

– Нет, – возразил Тауфаре. – Никогда. – Лицо его оставалось в тени; в отсвете лампы линии вокруг его губ обозначились еще более отчетливо, отчего лицо выглядело по-ястребиному хищным и мрачным.

– А я бы, наверное, забыл.

– У нас есть присловье, – промолвил Тауфаре. – Taia a moko hei hoa matenga mou[83].

– Я изрезал лицо человека ножом, – рассказал Уэллс, по-прежнему не отрывая глаз от собеседника. – Шрам остался. Вот тут. От глаза до губ. Кровищи вытекло – страсть сколько. А ваши сильно кровят?

– Сильно.

– Тауфаре, а тебе доводилось убить человека?

– Нет.

– Нет, – повторил Уэллс, вновь присасываясь к бутылке. – Вот и мне нет.

22 августа 1865 года

42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы

Глава, в которой Цю Лун подает жалобу, а Джордж Шепард, чья личная ненависть к Су Юншэну со временем распространилась на всех китайцев без исключения, отказывается ее принять, причем по поводу совершенной несправедливости Шепард не испытывает ни малейших угрызений совести, ни тогда, ни впоследствии.

– Не понимаю, что вы такое говорите.

А-Цю вздохнул. В третий раз указал на свой экземпляр контракта, лежащий на столе между ними. В графе «настоящее место работы» значилось: «Аврора».

– Пустышка, – объяснил он. – «Аврора» – участок-пустышка.

– «Аврора» – участок-пустышка, и вы работаете на «Авроре». Да, это я понял.

– Мэннеринг, – продолжал А-Цю. – Мэннеринг делать пустышка не пустышка.

– «Мэннеринг делать пустышка не пустышка», – повторил Шепард.

– Очень хорошо, – закивал А-Цю. – Он поступать очень плохо.

– Так он поступает очень хорошо или очень плохо?

А-Цю нахмурился. И наконец выговорил:

– Очень плохой человек.

– И как же он делает пустышку – не пустышкой? Как? Как, я вас спрашиваю?

А-Цю достал кошелек, поднял его повыше. Очень неспешно, чтобы смысл происходящего непременно дошел до Шепарда, он извлек серебряный пенни и переложил его в левый карман. Подождал немного, затем вытащил пенни из кармана и вернул обратно в кошелек.