20 сентября 1865 года

42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы

Глава, в которой А-Цю наполняет топку углем, намереваясь расплавить последнюю порцию золотого песка, извлеченного из Анниного платья, и пометить слитки словом «Аврора» – названием участка, к которому прикреплен по условиям договора; Анна же горестно постанывает во сне и прижимает ладонь к щеке, словно пытаясь унять кровь из раны.

Когда Анна проснулась, было уже утро. А-Цю перенес ее в угол хижины. А еще подложил ей под щеку сложенное одеяло и накрыл шерстяным плащом – своим собственным. Пробудившись, она сразу поняла, что разговаривала во сне, – она чувствовала себя совершенно разбитой, кровь прилила к лицу, было жарко, волосы повлажнели. А-Цю до поры не заметил, что девушка открыла глаза. Она лежала неподвижно и наблюдала, как китаец хлопочет над завтраком, изучает свои ногти, кивает, мурлычет что-то себе под нос и наклоняется поворошить угли.

Глава, в которой Эмери Стейнз, которому Кросби Уэллс уже успел рассказать в подробностях историю о том, сколько претерпел от руки вероломного Фрэнсиса Карвера, – и оба прониклись друг к другу доверием и приязнью – внезапно решает сфальсифицировать ежеквартальный отчет и удалить все упоминания о золотом кладе из приисковых реестров; но, осуществляя задуманное, он совершенно забывает про неутомимого труженика Цю, который, согласно протоколу и невзирая на условия своего контракта, тем не менее заслуживает премии.

Явившись на пункт приема при лагере, Эмери Стейнз с удивлением обнаружил, что сейф «Авроры» отмечен флажком: это означало, что добытое золото уже сдано. Он попросил «золотой эскорт» отпереть сейф. Внутри обнаружилась аккуратная стопка переплавленных золотых слитков. Стейнз взял один из них в руку:

– А если бы я попросил вас на минутку отвернуться, пока я перекладываю содержимое сейфа в другое место, какую цену вы бы запросили?

Охранник на мгновение задумался, скользя пальцами вверх-вниз по стволу винтовки.

– Я согласен на двадцать фунтов, – заявил он. – В фунтах стерлингов, не в песке.

– Я дам вам пятьдесят, – отозвался Стейнз.

Глава, в которой Эмери Стейнз направляется в долину Арахуры с мешком в руке, с целью закопать золотой клад до поры до времени в безопасном месте, на территории, отведенной в пользование маори, – и даже не предполагает, что Фрэнсис Карвер очень скоро вернется в Хокитику и примется выяснять, почему рудник «Аврора», такое многообещающее капиталовложение, превратился в сущую пустышку.

В зарослях новозеландского льна за плечом Стейнза птичка туи склонила набок головку и издала дребезжащий крик – юноше показалось, будто провели палкой по штакетнику под пронзительную мелодию свистка. До чего же небывало странный звук! Стейнз протянул руку, коснулся узких, словно вощеных листов льна, любуясь яркими красками: фиолетовый оттенок у основания словно таял, перетекая в белесо-зеленую полосу в самой середке.

Туи упорхнул прочь; все стихло. Стейнз наклонился, подобрал с земли слитки. Аккуратно сложил штабелем на дне выкопанной ямы. Забросав яму землей, положил сверху несколько плоских камней – в определенном, узнаваемом порядке, – а потом затоптал собственные следы.

Глава, в которой, где-то в полумиле ниже по реке от того места, где только что было зарыто золото, Кросби Уэллс и Тауфаре собираются отобедать ханги, то есть едой, приготовленной в земляной печи: яму засыпают, а после откапывают, снимают листья, которыми снедь обернута, – внутри же обнаруживается вкуснейшее блюдо, сочное, благоухающее дымом, дубильными веществами и густыми глинистыми запахами почвы.

– А я говорю, ничего тут такого нет. У вас – нефрит, у нас – золото. А могло бы и наоборот сложиться. И мы бы говорили: нефритовая лихорадка. Или зеленая лихорадка.

Тауфаре, неутомимо работая челюстями, обдумал эти слова со всех сторон. И наконец сглотнул и покачал головой.

– Нет, – возразил он.

– Да разницы-то никакой нет, – настаивал Уэллс, потянувшись за очередным куском мяса. – Тебе оно, может, и не по душе, но ты должен признать – разницы тут никакой. Минерал, он минерал и есть, что тот, что этот. Горная порода, одно слово.

– Нет, – повторил Тауфаре. Он заметно разозлился. – Это не одно и то же.

11 октября 1865 года

42° 43′ 0′′ южной широты / 170° 58′ 0′′ восточной долготы

Глава, в которой Анна Уэдерелл, с душераздирающей, тошнотворной отчетливостью помня драку в будуаре «Дома многих желаний» в Данидине ночью 12 мая и денно и нощно мучась этим воспоминанием (причем от сознания, что ее пособничество, пусть и тайное, помогло невинному человеку избегнуть неминуемой гибели, легче ей не становится), нежданно-негаданно видит перед собою обезображенного злоумышленника собственной персоной и в момент слабости забывает о себе.

Фрэнсис Карвер ехал верхом по Каньерской дороге прочь от моря, когда завидел на обочине знакомую фигуру. Он натянул поводья, спешился, подошел к девушке, отмечая про себя, что на ногах она стоит нетвердо, а лицо раскраснелось. На губах ее играла улыбка.

– Он спасся, – пробормотала она. – Я помогла ему.

Карвер подошел ближе. Пальцем приподнял ей подбородок, развернул лицом к себе:

– Кому?

– Кросби.

Карвер ощутимо напрягся.

– Уэллс! – прорычал он. – Где он?

Девушка икнула; внезапно в глазах ее отразился страх.

– Где? – Карвер отступил на шаг и с размаху ударил ее по лицу. – Отвечай. Он здесь?

– Нет!

– В Отаго? В Кентербери? Где?

В отчаянии она бросилась бежать. Карвер схватил ее за плечо, рванул назад – и тут где-то неподалеку прогремел выстрел…

– Тпру! – заорал Карвер, стремительно разворачиваясь.