Хотя до войны наблюдался перманентный рост количества поступавших жалоб на священников со стороны прихожан, после ее начала обнаруживается тенденция к сокращению количества подобных конфликтов ежегодно в среднем на 13 %. Однако, с учетом ухода на фронт значительной части крестьян, едва ли можно говорить о том, что отношения духовенства и деревни стали на 13 % лучше, тем более что, как было отмечено, к прежним поводам для конфликтов прибавились новые. Да и достигнутый минимум конфликтов в 1916 г. (531 дело) превосходил минимум 1907 г. (497 дел) на 6,8 %.

Рассмотрим структуру наказаний духовенства по содержанию правонарушения на примере ведомости секретаря Ставропольской духовной консистории о священно-церковно-служителях, присужденных к наказаниям по решениям Епархиального начальства за первую половину 1917 г. Всего за этот период было рассмотрено 42 дела, по которым было предъявлено 46 обвинений. В них фигурировало 15 случаев недобросовестного исполнения своих обязанностей (32,6 %), причем отказу от их исполнения (отказ причастить умирающего больного) было посвящено еще 4 дела (8,7 %), в 9 случаях (19,5 %) имело место обвинение в пьянстве, в 8 случаях (17,4 %) — в финансовых махинациях (непомерное повышение платы за требы, вымогательство денег у прихожан, растрата церковных средств), в 7 случаях (15,2 %) — в сквернословии (возможно, в том же состоянии алкогольного опьянения); также отмечались 2 случая прелюбодеяния священников (4,3 %) и 1 обвинение выдвигалось за участие в маевке[1814].

Похожая картина вырисовывается по Донской духовной консистории согласно ведомости ее секретаря за вторую половину 1916 г. о священнослужителях, присужденных к наказаниям. Из 14 дел 6 касаются «неблагоповедения» (оскорбления прихожан, пьянство), в 3 случаях имел место отказ исполнять свои обязанности (причастие больных), в 2 случаях совершались попытки прелюбодеяния (приставание к девицам)[1815]. За тот же период в Казанской духовной консистории из 11 дел в 8 случаях речь шла об оскорбления разных лиц как словами, так и действием, в 3 случаях священники обвинялись в пьянстве, также в 3 случаях — в недобросовестном исполнении обязанностей и в 1 случае — в растрате церковных сумм[1816]. Также среди возбужденных против священников дел встречались обвинения в убийстве прихожан в пьяных драках, обвинения в изнасиловании крестьянских жен, грабежах[1817].

Нужно отметить, что не всегда обвинения в адрес священников подтверждались при проверке. Так, обер-прокурору Синода поступила анонимная жалоба на священника Тверской епархии А. Завьялова в мае 1917 г.: «Этого попа зовут Алексей Завьялов он в нашем Дубровском приходе служил 25 годов и что он делал вот мы вам раскажим. Он держал явных 5 любовниц да столько же не явных. Первая его любовница была Варвара Иванова сестра нашего церковного старосты из деревни Пелешкина она жыла у него работницей и все ихнии безобразии были у нас на глазах она родила от него дочку вылитый евоный патрет. Вторая его любовница была дер. Власова Анна Клементьева мужния жана с горя муж уехал в Питер и погубил от этого всю свою жизнь у ней от попа трое незаконных детей…»[1818] Хотя Тверская епархия опровергла содержащуюся в доносе информацию и против Завьялова не было возбуждено дело, тем не менее, несмотря на некоторые преувеличения, присущие тексту анонимки, в ней перечислены весьма типичные обвинения крестьян в адрес местных священников, которые подтверждались в ряде других случаев. Ю. Белоногова, изучая жалобы крестьян на священников Московской епархии, отмечает, что нередко эти жалобы были своеобразной формой мести и сведения личных счетов, часто носили анонимный характер; после расследования такие жалобы оставались без последствий[1819]. Однако статистика отдельных епархий позволяет усомниться в таком выводе. Так, за 1915 г. в Новгородской духовной консистории было рассмотрено 89 дел по обвинениям священников, из них по 58 делам (65 %) священники были признаны виновными и подвергнуты наказаниям[1820].

Помимо жалоб прихожан на своих священников, нередко и сами клирики возмущались поведением своих «коллег». 7 мая 1915 г. архиепископ Финляндский Сергий получил письмо от священника Черниговской епархии, в котором шла речь как о неблаговидном поведении духовенства, так и о покрывательстве оного церковным начальством на примере Черниговского епископа Василия Богоявленского: «Пр. Черниговский Василий возбудил перед Синодом ходатайство о снятии подсудности с дьякона Преображенской церкви села Гужовки Борбенского уезда Стефана Якимовича. Дьякон Якимович за десять лет своей службы на девятом месте. В каждом приходе был судим. В последнем приходе д. Якимович избил до смерти жену своего настоятеля и благочинного. Был осужден в монастырь. Недавно д. Якимович обесчестил 16-ти летнюю свою прислугу, но уплатил ей 200 руб. и тем прекратил дело. Якимович дал по квитанции на Ляличи 200 р., да бывшему секретарю Пр. Василия Духовскому 300 р. Духовский теперь член консистории и зять Пр. Василия. Якимович всем хвалится, что получит место священника… Якимович известный пьяница и развратник, но богатый, вот почему Преосвящ. и ходатайствует за него. У нас буквально Пр. Василием продаются места. Есть лица, которые дали по 1000 р. за священство… Такие дела творятся у нас в Черниговской епархии, когда им будет конец?»[1821]

По письмам российских священников можно констатировать, что духовенство более низких степеней иерархии достаточно критически относилось к священникам высшей (третьей) степени — архиереям (епископам, архиепископам, митрополитам). Так, минский протоиерей (вторая степень иерархии) писал 28 октября 1916 г. о местном епископе Георгии (Ерошевском), занимавшем до этого должность ректора Петербургской духовной академии, пришедшем на смену Митрофану (Краснопольскому) в июле того же года: «Трудно даже в мечтах представить себе такого архиерея, как наш. Это какая-то мумия, без жизни, деятельности, ума и толку. Нужно удивляться, что такое убожество стояло во главе столичной Академии. Как говорят некоторые, наш архиерей сплошное недоразумение… Проповеди его прямо детские; лучше бы не говорил. Отпечатанные его проповеди поражают своей ничтожностью и скудостью. А напыщенности, самомнения, гордости без конца, что в конце концов очень смешит всех… Грубостью и резкостью превзойдет даже Митрофана… Грустно становится за будущность церкви. И верхи-то ее, кажется, совсем сгнили. Я держусь в стороне пока…»[1822]