Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Двадцать лет назад, когда Абрам начал развешивать фотографии, были споры: а нужно ли это? Разумно ли оглядываться назад? И так далее. Потом в поселок Арарат приехал с визитом капитан Марка, увидел Гостиную и сказал: «Здесь я и останусь». Все Поселки наперебой зазывали его к себе, а он выбрал Арарат. Из-за фотографий Земли, из-за света земного в этой комнате, озаряющего зеленые поля, снежные вершины гор, золотые осенние леса, чаек над морем, белые, алые, розовые кувшинки на голубой воде – чистые цвета, ясные, истинные оттенки Земли.
Сейчас капитан дремал здесь – красивый старик. Снаружи, в жестком тускло-оранжевом свете, он кажется больным и дряхлым, щеки в мутных прожилках. А здесь видно, какой он на самом деле.
Мириам села рядом с ним, лицом к своей любимой картине. Мирный пейзаж работы Коро – деревья над серебристым ручьем. Она до того устала, что в кои-то веки хотелось просто посидеть в полубессознательном состоянии. Сквозь усталость всплывали праздные разрозненные слова. Может ли быть… нет, правда, может ли такое быть, что от метаболиков становится хуже… ну правда, Мириам, а вдруг…
«Воображаешь, я об этом не задумывалась? – молча ответила она. – Бестолочь! Думаешь, я не знаю, что метаболики плохо воздействуют на пищеварительную систему? Разве я не перепробовала полсотни разных сочетаний, когда ты был маленьким, все старалась избавиться от побочных эффектов? Но так все-таки лучше, чем аллергия ко всей чертовой планете! Ты знаешь лучше врача, вот оно как? Не надо мне этого! Ты хочешь…»
Тут она оборвала мысленный диалог. Геня не хочет расстаться с жизнью. Нет. Ни за что. У него есть мужество. И мозги.
«Ладно, – сказала она про себя молчаливому молодому человеку. – Ладно! Если ты пробудешь в медцентре под наблюдением ровно две недели и будешь меня слушаться… тогда хорошо, попробуем по-твоему!»
Потому что на самом деле все это не важно, прибавил еще один, совсем тихий голосок у нее в голове. Что ты ни делай, мальчик умрет. В этом ли году, в следующем… Два часа, двадцать четыре года… Болезненные дети не могут приспособиться к жизни на этой планете. И мы тоже, мы тоже не можем. Не созданы мы для этой планеты, милый мой Геня, и она не создана для нас. Мы созданы Землей для жизни на Земле, под синим небом и золотым солнцем.
Прозвонил гонг к обеду. У входа в столовую Мириам столкнулась с малышкой Шурой. Девочка держала в руках пучок отвратительных черно-багровых местных сорняков, как ее земная ровесница могла держать собранную на лугу охапку белых ромашек и алых маков. Глаза у Шуры, как всегда, слезились, но она улыбнулась тете доктору. В красно-оранжевом свете от солнца за окнами губы девочки казались совсем бледными. У всех входящих в столовую губы казались бледными. Все лица после целого дня тяжелой работы выглядели усталыми, стоически-терпеливыми. Они вошли в столовую плотной группой – все триста изгнанников, обитающих в Арарате на Сионе, одиннадцатое потерянное колено Израилево.
Нельзя не признать – Геня пошел на поправку.
– Идешь на поправку, – сказала ему Мириам, и он ответил вечной своей улыбкой:
– А я говорил!
– Возможно, это потому, что ты сейчас бездельничаешь, – сказала она. – Умный больно!
– Я бездельничаю? Я все утро Гезе помогал – заполнял истории болезни, два часа играл с Мойше и Рози, всю вторую половину дня растирал краски… Кстати, минеральное масло заканчивается, можно мне еще литр? Оно как связующее намного лучше растительного.
– Можно, конечно, только послушай – у меня найдется кое-что получше. Бумажная фабрика в Малом Тель-Авиве заработала на полную мощность, и они вчера прислали грузовик с бумагой…
– С бумагой?
– Полтонны! Я взяла для тебя двести листов. Там, в кабинете…
Геня умчался ракетой.
Когда Мириам заглянула в дверь, он уже держал в руках листок.
– Господи, какая красота!
Мириам подумала – как часто он при ней говорил «Какая красота!» – о чем-нибудь обыденном и утилитарном. Он и не знал, что такое настоящая красота. Никогда ее не видел. Бумага плотная, сероватая, в больших листах. Конечно, полагалось ее нарезать на куски и расходовать как можно экономней, но пусть Геня на ней рисует. Мириам так мало могла ему дать.
– Как только вы меня отсюда выпустите, – объявил Геня, обеими руками прижимая к груди неуклюжий сверток, – я поеду в Тель-Авив и напишу их бумажный завод! Я его обессмерчу!
– Иди лучше приляг.
– Нет, послушайте, я обещал Мойше обыграть его в шахматы. Что с ним вообще?
– Сыпь, отеки.
– Он такой же, как я?
Мириам пожала плечами:
– Раньше был вполне здоров, а в этом году, видимо, переходный возраст сказался. С аллергией так бывает.
– А что такое вообще аллергия?
– Скажем так, недостаток приспособляемости. На Земле раньше младенцам давали коровье молоко из бутылочки. Кто-то к нему приспосабливался, а некоторые начинали задыхаться, появлялась сыпь, случались колики. Коровье молоко не подходило к их обмену веществ, как ключ не подходит к замку. А белковые ключи Нового Сиона не подходят к нашим замка́м. Поэтому и приходится подстраивать наш обмен веществ с помощью метаболиков.
– А на Земле у нас с Мойше тоже была бы аллергия?
– Не знаю. У недоношенных детей это часто бывает. Вот Ирвинг – он умер лет двадцать назад… На Земле у него была аллергия на жуткое количество веществ. Его вообще нельзя было сюда пускать. Он, бедняжка, и на Земле половину жизни задыхался, а здесь умер от истощения при учетверенной дозе метаболиков.
– Ага! – сказал Геня. – Надо было их совсем ему не давать. Пусть бы ел одну сионскую размазню.
– Сионскую размазню?
Среди местных злаков только один давал достаточный урожай, чтобы его имело смысл собирать. Из его зерен получалась клейкая кашица – запекать ее не было никакой возможности.
– Я на обед три миски съел.
– Целый день валяется на больничной койке и ноет, – воскликнула Мириам, – а потом набивает желудок этими помоями! Как может артистическая натура выносить еду, которая на вкус будто жижа из сточной канавы?
– Так вы же этим кормите беспомощных больных детишек! А я только подъел остатки.
– Да ну тебя! Кыш отсюда!
– Ухожу, ухожу! Хочу порисовать, пока солнце еще высоко. На новой бумаге… На целом листе новой бумаги!
День в медцентре тянулся бесконечно. Правда, пациенты почти все выписались.
