– Но посмотри, Мириам, деревья-то зеленые! Это Земля…

– Да! Генина Земля.

– Но он не может…

– Откуда мы знаем? Откуда нам знать, как видит дитя Сиона? Мы видим картину в этом родном освещении. Вынесите ее наружу, на дневной свет, и увидите то же, что и всегда, – безобразные цвета, уродливую неродную планету. А для него она родная! Он здесь до́ма. Это мы… – Смеясь и плача, Мириам обвела взгядом встревоженные, усталые старческие лица. – Это мы без ключа. Мы, со своими… со своими… – Она преодолела заминку, будто лошадь, берущая высокий барьер. – Со своими метаболиками!

Все изумленно уставились на нее.

– С помощью метаболиков мы еле-еле, со скрипом здесь выживаем, правильно? А он здесь живет, понимаете! Мы слишком прочно приспособились к Земле и больше нигде не можем прижиться. А он на Земле был бы хворым, аллергиком – основополагающий принцип сбит, понимаете? Но все планеты разные, принципов мироустройства бесконечное количество, и к здешнему Геня приспособлен чуточку лучше нас…

Абрам с капитаном смотрели все так же недоуменно.

Рейни с сомнением оглянулась на картину, однако храбро спросила:

– Ты хочешь сказать, что Генина аллергия…

– Не только Генина! Может быть, у всех болезненных детей так же! Двадцать пять лет я впихивала им метаболики, а у них аллергия на земные белки! Метаболики только портят им обмен веществ! Дура, ох какая дура! Господи, Геня и Рахиль смогут пожениться. Им обязательно надо жениться, он должен завести детей. А как же Рахиль будет принимать метаболики во время беременности? Как это повлияет на плод? Ничего, справимся, я что-нибудь придумаю. Надо поговорить с Леонидом. И Мойше! Слава тебе, Господи! Может быть, он тоже! Слушайте, мне нужно срочно поговорить с Геней и Рахилью. Прошу прощения!

И она выбежала за дверь, невысокая седая женщина, стремительная как молния.

Марка, Абрам и Рейни посмотрели ей вслед, потом друг на друга и наконец снова на картину.

Она висела на стене, безмятежная, радостная, полная света.

– Не понимаю, – сказал Абрам.

– Разные принципы, – задумчиво проговорила Рейни.

– Очень красиво, – сказал старый капитан Флота Изгнанников. – Только, когда на нее смотришь, сильно по дому тоскуешь.

Тропинки желания

Тамара думала, что Рамчандра ушел записывать пленки, но обнаружила его в хижине: он лежал на узкой койке, осунувшийся и на вид совсем больной.

– Ой, Рам, прости. Я за фотографиями ребятишек.

– Там. – Он вяло указал на одну из коробок, и это было так на него не похоже, что она осторожно спросила:

– Ты как, в порядке?

– Бывало и лучше. – В его устах такое признание могло означать все мировые катастрофы разом, однако Тамара напряженно ждала продолжения, и он неохотно добавил: – У меня понос.

– И ты ни слова не сказал!

– Вот тебе слово: стыдно.

Значит, Боб ошибался: чувство юмора у Рама все-таки есть.

– Схожу к Каре, – сказала Тамара. – У них наверняка есть травки от диареи.

– У них все на свете есть, кроме хот-догов и молочного коктейля, – заметил Рамчандра, и она засмеялась удачной шутке: основной рацион ндифа составляло лишенное костей мясо сино и сладкая мякоть плодов ламабы.

– Пей побольше. Я принесу еще воды. А что, ломокс не помогает?

– Помог бы, если б был. – Рамчандра посмотрел на нее своими большими темными ясными глазами. – Хотелось бы и мне наслаждаться жизнью на этой планетке. Как Бобу.

Это прозвучало неожиданно. Вместо резкого отпора и холодности – доверие и откровенность. Растерявшись, Тамара ответила невпопад:

– О да, он здесь счастлив.

– А ты?

– А мне тошно. – Она качнула грубо сработанным глиняным кувшином и попыталась выразиться точнее: – Ну, не то чтобы тошно… Тут очень красиво. Но как бы это сказать… надоедает.

– И жрать нечего, – мрачно прибавил Рамчандра.

Она снова засмеялась и пошла к протекавшему неподалеку ручью наполнить кувшин. Яркое солнце, благоухающий воздух, роскошные оттенки ламаб – лиловые стволы, сине-зеленые листья, алые с желтым плоды – все вызывало восхищение; ручеек, невинно журча, нес прозрачную, святую в своей чистоте воду, сквозь которую просматривалось золотисто-коричневое песчаное дно. И все же Тамара была рада вернуться в хижину, к хмурому лингвисту, маявшемуся животом.

– Не печалься, – подбодрила она Рама. – Я попробую выпросить у Кары и остальных какое-нибудь снадобье.

– Спасибо тебе, – сказал он.

Какие милые слова, подумала она, по тропинке спускаясь к реке через напоенные ароматами пятна света и тени, – особенно когда их произносит Рам с его мягкой, сдержанной манерой речи. Как только на базе в Анкаре их троицу впервые объединили в экспедиционную группу, Тамару сразу потянуло к Рамчандре; она безошибочно узнала эту откровенную, мощную силу влечения. С легким стыдом и самоиронией Тамара подавила в себе страсть, поскольку ее избранник держался подчеркнуто холодно и отстраненно. Ну а еще был Боб – высокий и белокурый красавец Боб, загорелый, стройный, мускулистый, идеал мужчины, перед которым невозможно устоять. Так к чему противиться? Проще уступить, ожидаемо согласиться на легкую интрижку – легкую, приятную, разве что с горьким послевкусием, но это уже пустяки. Не стоит заглядывать в пучину тоски, а то ведь можно и утонуть. Живи полной жизнью и все такое. Рано или поздно она и Боб непременно бы сошлись, да вот не судьба: всех троих отправили на Чудри, где они познакомились с народом ндифа.

Девушки ндифа – особи женского пола в возрасте от двенадцати до двадцати двух – двадцати трех лет – легко соглашались на секс, в плотских утехах были активны и изобретательны. У туземок были блестящие вьющиеся волосы, золотистые или рыжевато-каштановые, большие миндалевидные глаза зеленого или фиалкового цвета, узкие талии и щиколотки. Они носили мягкие одеяния из разрезанных листьев пандсу, льнувших к телу и лишь иногда мельком приоткрывавших ягодицу или сосок. Девушки младше четырнадцати танцевали колхану – гипнотический танец, в котором они выстраивались в длинные цепочки и негромко пели ясными, чистыми голосами с притворно-серьезным выражением на круглых личиках. Те, кому было от четырнадцати до восемнадцати, исполняли живоа – по очереди скакали голышом в кругу раскачивающихся, хлопавших в такт мужчин, умело изворачивая гибкие тела во всевозможных чувственных позах, в то время как их соплеменницы, дожидавшиеся своей очереди, отбивали ритм и хором пели: «А-ие, ие, а-ие, ие…» С восемнадцати лет девушки прекращали публичные танцы. Выяснять, чем они занимаются вдали от чужих глаз, Тамара предоставила Бобу. После сорока с небольшим дней, проведенных на Чудри, он, несомненно, сделался экспертом в этой области.

Теперь она понимала: хотя ее влечение к Бобу угасло, его моментальная и полная потеря интереса к