Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда Биглоу писал это письмо, мир еще не слышал ответа Блейна. Но сегодня — 24 апреля — затравленный колосс республиканской партии поднялся в палате представителей и, попросив слова в порядке личной любезности, произнес одну из самых ярких речей в истории конгресса. Таково всеобщее мнение. Собственного у меня нет, потому что мне пришлось посетить дантиста и удалить коренной зуб. У меня все еще кружится голова от закиси азота, и правая щека, которая и без того уже многие годы не соответствует тому, что миссис Саутворт назвала бы «впалой», чудовищно распухла.
Эмма была на Капитолийском холме с Нордхоффом; после речи Блейна они пришли проведать меня. Я сидел, скорее возлежал в кресле-качалке. Нордхофф сразу же устроился за письменным столом, чтобы написать отчет в завтрашний номер «Геральд», а Эмма под аккомпанемент эпизодического лая Нордхоффа описала мне апофеоз Блейна.
— Он был неподражаем, папа! — Эмма возбуждена специфическим театральным действом Вашингтона.
— Ну и словечко! — сказал Нордхофф, продолжая строчить свою корреспонденцию.
— Он и в самом деле был неподражаем! Публика просто обезумела. Там были все.
— Кроме меня, — прошамкал я, еле ворочая языком.
— Бедный папочка! Я так и не спросила про зуб. Было больно? — Мы быстро исчерпали эту тему и вернулись к блейновскому спектаклю.
— Его голос дрожал. В один из моментов он даже разрыдался…
— Как актер, — заметил Нордхофф, продолжая писать фразу, которую, я уверен, он произносил. — Плохой актер.
— Меня он убедил, — сказала Эмма и задумалась. — Ну, скорее не убедил, а победил* не только меня, но всех нас. Люди на галерее для прессы восторженно кричали; на галерее для женщин никогда еще так не размахивали платками и не кричали «ура». — Эмма воспроизвела гнусавый, резкий звук, каким мои соотечественницы выражают свой восторг.
— Верю, он был великолепен, — сказал я плаксиво, потому что рот мой все еще полон слюны и крови и я то и дело вытираю губы хлопчатобумажной салфеткой. Я повернулся к Нордхоффу: — Но что он все-таки сказал?
Нордхофф отложил перо.
— Очень мало. Уверял, что его третирует пресса…
— Он упомянул «Геральд»? — Мне н<е терпелось узнать, ссылался ли Блейн на мою статью, но, хотя она была первой, он не назвал никаких имен. Боюсь, что меня это задело. Речь была посвящена людям, которые превыше всего ставят свои партийные интересы и потому беззастенчиво нападают на хорошее правительство и республиканскую партию, которая спасла Союз штатов и освободила рабов, а также на славного Джеймса Г. Блейна.
— А что же насчет обвинений, которые я… мы выдвинули? — Мне хотелось бы приписать всю заслугу за смелое разоблачение Блейна себе, но, сделав над собой усилие, я признал соучастие Нордхоффа. — Почему три железно^ дорожные компании выкупили акции никудышной дороги Литтл-Рок — Форт-Смит?
— Он зачитал письмо, — ухмыльнувшись, ответил Нордхофф.
— Он отменно прочитал это письмо, — добавила Эмма.
— От кого?
— От казначея «Юнион пасифик». — Нордхофф сверился со своими заметками. — Датированное тридцать первым марта. Он утверждает, что компания никогда ничего не платила Блейну.
— Как будто этот казначей мог написать что-то другое. — Ничего не скажешь, Блейн смел, а публика доверчива.
Нордхофф полаял, а Эмма запротестовала:
— Были и другие письма. Но главное в другом. Он так прямолинеен. Так честен. Так… очарователен, хотя и на африканский вкус, — добавила она, понизив голос, чтобы Нордхофф не услышал, но он был поглощен сочинительством.
Боюсь, что ни Эмма, ни Нордхофф не сумели мне объяснить, что же все-таки сказал Блейн, но то, ка́к он это сказал (что бы это ни было), доставило такое удовольствие слушателям, что он обратил поражение хотя бы во временную победу.
Нордхофф закончил свой репортаж, вызвал посыльного и отправил его к мистеру Рузу, чтобы передать материал по телеграфу в «Геральд». Затем он вынес свой приговор:
— На сей раз Блейн улизнул.
— А я поступил опрометчиво? С нашей точки зрения? — Должен сказать, я (что мне несвойственно) бесстыдно купаюсь в лучах внезапной славы. Вот уже две недели я известен всей стране как отважный и бесстрашный журналист, который осмелился разоблачить темные махинации бывшего спикера палаты представителей. Куда бы я ни пошел в Вашингтоне, вокруг меня собираются самые знаменитые люди и уважительно внемлют каждому моему слову. Мне уже не хочется слышать больше никаких других разговоров, кроме как о себе самом. Но после сегодняшнего яркого исторического спектакля главная роль досталась Блейну, а я заслонен, в лучшем случае превратился в бледный дух луны, еле видимой в лучах восходящего солнца.
— Это только начало. — Лицо Нордхоффа приняло то особое загадочное выражение, которое я научился распознавать как прелюдию к новому убийственному разоблачению.
— Последует продолжение? — Эмма сгорала от любопытства.
— О да. — Я тоже изо всех сил постарался изобразить на своем лице нечто таинственное, невзирая на распухшую щеку. — Еще как последует.
— О, дорогой! — Эмма теперь преданная сторонница Блейна. Она посмотрела на Нордхоффа, на меня, снова на него, но мы не удовлетворили ее любопытства. Затем в номере появился еще один посыльный и вручил мне экземпляр вашингтонской «Ивнинг стар».
— Это вам, сэр.
— От кого? — Я дал ему монетку.
— Не знаю, сэр. Велено передать вам. И все.
Месть Фэйет Снед, известной как Фэй, оказалась подобной ужасному острому мечу, столь дикарски прославленному в кровожадном «гимне» некой Джулии Уорд Хау, жительнице «вечерних рос и туманов» Бикон-хилла.
С многочисленными звездочками вместо имен и чудовищными намеками к***д’А*** уличалась в романтической связи с б*** Я***, в то время как в далеком Нью-Йорке юный американский поклонник даже не подозревает, что он обманут этой ветреной француженкой.
Нордхофф удивлен, как легко мы с Эммой отнеслись к мщению Фэй. Мы ему все объяснили про керосин. Эмма вовсе не каялась.
— Откуда я знала, что у нее выпадут волосы? Очевидно, они не слишком крепко держались. Я пошлю ей шляпку.
Эмма ушла переодеваться к обеду. Я проводил Нордхоффа до двери.
— Что дальше? — спросил я.
— Собираем новые улики. — Снова этот загадочный взгляд.
— Где вы их берете?
Не спрашивайте! — Он начинает меня раздражать.
— От Бристоу?
— Бристоу честный человек. Это факт.
— Но вряд ли
