Сквозь тьму проложит путь.

И не сойти ему во век

С пути, и не свернуть…

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Жарков

Рисовые горшочки

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

От автора: «Однажды в Гонконге мы заметили ресторан, источавший умопомрачительно аппетитные запахи. А перед этим у нас был исторический музей с экспозицией уничтожения опиума. 1839 год: полуживой Китай боролся за жизнь, бросая опиум в море. За это Британия начала с ним войну. Этот рассказ — моя месть англичанам — из очереди в тот ресторан».

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Англичанина зовут Хэнк. Правда, теперь уже не зовут, а звали. Так что, напишу-ка я, что англичанина звали Хэнк, и эта история случилась с ним в Гонконге. Да, в том самом Гонконге, который одновременно и остров, и страна, и крепость, и город. А еще два коротких слова — Хон Кон — как вдох и выдох, когда вроде слышится что-то — то ли топот копыт под шелест стальных доспехов, то ли прощание стрелы с тетивой, а может и стук ползущего по Хэнесси-роуд двухэтажного трамвайчика, старого и до трясучки медленного.

Гонконг — это два мира в одном — Европа и Азия, Англия и Китай. Новый порядок и старая мудрость. Две философии, словно две разноцветные жидкости, смешиваются в Гонконге, как вода и масло в плывущей по морю запечатанной бутылке. Суета и порядок живут в Гонконге на равных. Где-то больше одного, где-то другого. Порядок обосновался на острове Гонконг, а суета — на земле через пролив, что ближе к Китаю. После Второй опиумной войны этот кусочек Поднебесной достался англичанам и теперь называется Коулун. Так он на девяносто девять лет попал под тень британского Юнион Джека, и выглянул из неё лишь однажды, во время Второй мировой войны — поклонился японцам и был заново накрыт трёхцветной тенью британской короны. Ненадолго. Так что англичанин, которого звали Хэнк, явился сюда уже не как полноправный гражданин могучей британской метрополии, а как покладистая туристическая овечка.

Обычный турист, каких бродят по улицам Гонконга несчетные тысячи. Шатаются туда-сюда, выпучив глаза от удивления. Хэнк не был исключением, уставился — вид вьетнамского торговца фруктами напомнил ему бандитские доспехи камбоджийских мигрантов, которые он видел за два дня до этого в музее полиции Гонконга. Экипировка из старой одежды и мусора, что-то среднее между картонными доспехами школьников и советским скафандром. Запоминающееся изделие, стоя перед которым он познакомился с Катериной — девушкой из далёкой и непонятной России. Это случилось два дня назад, она сидела на полу с листом бумаги и что-то рисовала карандашами.

— Что ты делаешь? — спросил тогда Хэнк.

— Рисую, — ответила Катерина.

— А почему не сфотографируешь? — удивился Хэнк.

— Не доверяю фотографиям.

— Неужели? — осмотрелся Хэнк, удивляясь еще сильнее. — Всё тут собираешься зарисовывать?

— Нет, — вздохнула Катерина, — на этом закончу.

— А потом что?

— В центр, — она отложила синий карандаш, взяла серый, задумалась на секунду и добавила. — Надо бы съесть что-нибудь.

— Здорово, — улыбнулся Хэнк, — можем и вместе, я тоже есть хочу.

— Даже и не знаю, — задумчиво отозвалась девушка, накладывая штриховку на круглый щит из крышки мусорного бака, — если дотерпишь.

Два дня назад, всего два дня, а будто всю жизнь знакомы. Так ему и показалось. Продавец фруктов нервно поправил шляпу и с недоверием посмотрел на англичанина — чего уставился?

— Выбрала? — спросил Хэнк, переводя взгляд с продавца на Катерину, она копалась с кошельком, выуживая мелочь.

— Ага. Анону будешь?

— Не знаю, она живая?

— Дурачок, — улыбнулась Катерина, — она вкусная.

После этого они перебрались на пароме на Коулун и там, ближе к вечеру, в толпе на перекрытой по случаю базара улице, Хэнк Катю потерял. Прошелся взад-вперёд, присматриваясь к лицам, пожалел в который раз, что не подключил телефон к местной сотовой сети, а затем, говоря по-русски, просто плюнул. Решил — пусть сама ищет (раз такая шустрая), и направился в сторону отеля. Не своего, разумеется, — в сторону её отеля.

Дорогу он знал, это было недалеко, два квартала на запад и пять на юг. И его воображаемая красная линия маршрута легла как раз у подножия одного необычного ресторанчика. Когда вчера они гуляли здесь с Катериной, их внимание привлекла очередь. Небывалое явление, длинная и неровная, она начиналась за стеклом ресторана, проходила через тёмный непрозрачный тамбур, и, будто червяк из гнилого яблока, неряшливо вываливалась на улицу из других черных лакированных дверей. Очередь состояла целиком из гонконгцев: одни шумно общались, другие тыкали пальцами смартфоны, третьи глазели на прохожих.

— А за чем вы стоите? — спросила тогда Катерина.

— Рисовые горшочки, — приветливо улыбнулся китаец.

Хэнк присмотрелся: столики заставлены, и на них действительно есть какие-то горшочки, и белый пар валит из них, а какой-то жующий китаец, щурясь от удовольствия, хищно ковыряется в нём своими палочками.

— Вкусно, очень вкусно, — закивал улыбчивый парень с широким лицом.

— И долго стоять? — поинтересовалась Катерина. — Часа два, наверное?

— Нет, не долго, — китаец испуганно замахал рукой, — нет, нет, не два часа, гораздо меньше.

— Час?

— Меньше, меньше часа, — снова замахал китаец, — стоит того, рис очень вкусный, самый вкусный рис в Хон Кон.

Эта стрела срывается с тетивы — хон, и с прощальным вздохом вонзается в плоть — кон. Хэнк прошел мимо, но через квартал передумал. А что, если Кэт пойдёт этой же улицей? Тогда, стоя здесь, он заметит, как она возвращается в отель. Хэнк вернулся, встал в очередь и, решительно презрев собственную жадность, отправил смс со своего британского номера: «Стою в очереди за рисовыми горшочками».

Щуплый невысокий парень с рюкзаком в виде фиолетовой панды мялся прямо перед ним. Хэнк огляделся: он стоял под небольшим навесом, на не слишком ровном асфальте с пятнами от чего-то тёмного. Узкая улица с движением в обе стороны. Сухая, согнувшаяся пополам женщина в сандалиях и в бриджах толкает тележку прямо по проезжей части, по встречной полосе. Машин мало, в основном такси, красные «Тойоты» с наклейкой о количестве доступных посадочных мест. Едут медленно, терпеливо объезжая пешехода, ковыляющего с телегой. Люди идут по тротуарам. Хэнк повернулся спиной к фиолетовой панде и приподнялся на цыпочках — не плывёт ли где-нибудь белая шапочка Кэт, покачиваясь, как лодочка на волнах.

У неё была особенная шапка и неповторимая пружинистая походка, одно дополняло другое, и Кэт выходила в воображении Хэнка похожей на симпатичного гномика. Или