абсолютно все делать сам. Я не имею права давать себе послабление, мне нельзя расслабляться, только напряжением в каждый день, в каждый момент я могу остаться человеком. Благодарю вас, конечно, но прошу — не надо.

Очень похоже на слова Татьяны Павловны Константиновской.

А. И. стал вторым человеком в моей жизни, кто предложил мне уехать.

— Вы же не дурак, Валерий. Вы же не станете ждать, когда вас будут выгонять насильно. Или начнут топить вашими собратьями печи[44].

— Там, на Западе, гораздо лучше работать. Свой дом, огромная веранда, тихо, спокойно, ты сидишь за столиком с пишущей машинкой, а чудесная блондинка у тебя под столом…

Его разговоры на сексуальные темы, достаточно, как и все, что он говорил, острые, я пропущу. Деликатность требует.

В смысле — запрещает.

— Если они хотели вас завалить, они сделали непростительную ошибку, допустив меня в ваши оппоненты. Вы же знаете, что я чемпион мира по демагогии, раз уж вы попали ко мне, я вам гарантирую успешную защиту…

Иногда меня домой провожают. Масса неудобств. И провожатому, спасибо ему, он на меня сколько своего времени убивает, да и мне. Ему, например, по пути куда-то зайти нужно, понять можно, а я сиди жди. Он же меня к тому же в новый для меня район завел, как мне выбраться? Приходится прислушиваться к тому, о чем говорят, вмешиваться, всех побеждать…

Иной раз иду, тороплюсь, палочкой стучу, хоть бы одна сука помогла. Того хуже через улицу переходить. Я ведь не вижу даже, где этот (эпитет[45]) переход. Не вижу, какой там (эпитет) свет на светофоре. Ну постою на краю тротуара, постучу палочкой.

Иногда кто подойдет, предложит проводить. Но это редко. Все ведь спешат, никому дела нет до чужого слепого. Что ж мне, подыхать на этой стороне улицы? Выставляю палку вперед и иду, как могу, ору при этом: «Вы что…, не видите, что я слепой, дайте… дорогу перейти». Вот жив пока. Народ, наверное, вокруг хохочет…

Валерий, что это за пессимизм такой! Вы ведь молодой еще человек и здоровый. Я вот слеп и скоро совсем оглохну, что вы думаете — стану скулить и нюнить? Мне вставят штырь в зад (конечно, он сказал круче) и будут по азбуке Морзе передавать информацию о мире.

А я буду продолжать властвовать!!!

Я наябедничал ему, что у нас лектор по истории КПСС, тоже незрячий, такой оголтелый патриот, что наших коммуняк напугал.

— Не путайте. Это я незрячий, а он — слепой!

Несколько слов о самой защите.

Во-первых, надо было срочно автореферат напечатать. За две недели. Тут же нашлись знатоки, подсказали, там-то и там-то сделают хорошо и точно в срок, но надо дать взятку.

— Взятку? Сколько?

— Да пятнадцать хватит.

— А как это? Я в жизни взяток не давал.

— Тебе там покажут.

Меня аж трясло. Ну представить себе не могу: как это взятку? Надо ведь, чтобы никто не видел. Как это? Как это?

Прихожу, принимают заказ. Через два месяца.

— Нет, тетенька, два месяца я ждать не могу. Мне бы за две недели.

— А! За две недели… Это к Михаил Петровичу, мастеру.

— Где? Какой Михаил Петрович?

— Да вот же он рядом с вами стоит.

Оглядываюсь. Стоит дядька в рабочем халате и большим пальцем руки оттягивает себе карман на халате.

Действительно, оказалось просто.

Сама защита прошла быстро и легко. Сначала мой сокурсник по университету и аспирантуре. Он прочитал, потом первый оппонент прочитал, за ними второй. Ни один ни разу от бумажки не ото рвался.

Потом сразу мы. Все три говоруны, златоусты, ни одному бумажки не понадобились. Сперва я соловьем пропел, за мной Ракитов кенарем, за нами Борис Семенович Грязнов нежнейшим тенором.

Последние слова

На защиту я приехал уже из Томска. Диссертацию я подал месяца за четыре до окончания аспирантуры. У нас родился старший сын Артем, и я вынимал из машинки каждую следующую страницу со словами:

— Это Артему на кашку. Эта сыночку на носочки.

Однако к окончанию срока аспирантуры защита не подоспела, а как только я уехал на работу, была отодвинута.

Почему все-таки Томск? Около пятидесяти писем Бирюкова. Он потом говорил, что положительных ответов пришло много, но лично я застал один из Баку. И то уже через неделю после того, как я дал согласие на Томск.

Не удались мои попытки устроиться в Твери, Туле, Рязани, Тамбове, Минске.

Особенно меня порадовала попытка переправить меня в Одессу — легендарный город. У моря. У Черного моря.

Письмо было к Авениру Ивановичу Уемову, в высокой степени авторитетному в Одессе человеку. В одной из статей я даже читал, что, когда какой-то приезжий сказал одесситам, что после переселения Жванецкого в Москву у них более никого не осталось, публика хором возмутилась:

— А Уемов!

Но и Уемов ответил отказом. А через полгода мы встретились с ним в Томске. Я держался поодаль. Он сам подошел. Извинился. Сказал, что рад, что меня, такого хорошего и талантливого, приютили хоть северные штаты.

У него, на юге, негров моей национальности никуда не берут.

А Смирновы составили мне несколько хвалебных характеристик, но место искали для меня только в Томске, где у них много близких и теплых друзей осталось. Хохлов Наль Александрович приехал. Из Новосибирска, но в прошлом томич, выпили с ним. Он меня и продал в Томск. Весьма хорошо представил могущественным людям, и они согласились взять.

Они позвонили:

— Берем! Если он поедет.

Куда мне деваться, у меня уже сын родился. Дал обещание. А Хохлов в прошлом году умер.

* * *

Заканчиваю эту книгу. Успел, жив пока.

Так много еще хотел написать.

О дарвинизме.

О евреях и антисемитизме.

Вставить хоть несколько глав собственной «Ерной социологии» (по пытка свободного построения социологической теории, без всяких догм).

О дискриминации.

Об организации футбольного чемпионата мира для малых стран. Конкурс красоты не только для дылд, но и для домохозяек, толстушек, обаятельных женщин, подружек…

Да, как сказал один из моих друзей:

— Мало ли чего ты можешь еще напридумать.

Иллюстрации

Борис Родос с женой Ревеккой Ратнер

Письмо сыну

Письмо сыну

Валерий Родос с семьей незадолго до отъезда из Томска

Валерий Родос с сыновьями Артемом