Именно из этого предела фон Нейман исходил в проектировании, а Кистяковский, Неддермейер и их сотрудники – в практическом осуществлении.

Весной 1944 года два серьезных личных конфликта – между Теллером и Бете и между Кистяковским и Неддермейером – потребовали вмешательства Оппенгеймера. Сначала, как пишет Бете, Теллер прекратил заниматься разработкой атомной бомбы:

Учитывая срочность работы и недостаток людей, теоретическому отделу трудно было обойтись без участия любых своих сотрудников, тем более таких блестящих и выдающихся, как Теллер. Только после двух случаев, в которых не были выполнены ожидавшиеся важные работы и только по собственной просьбе Теллера его и его группу освободили от дальнейшего участия в разработке атомной бомбы во время войны[2320].

Рассказ Бете подтверждает письмо Оппенгеймера к Гровсу от 1 мая 1944 года, в котором предлагается заменить Теллера на Рудольфа Пайерлса. «Этими вычислениями, – говорится, в частности, в письме, – сначала руководил Теллер, который, по моему мнению и мнению Бете, совершенно не подходит для исполнения этих обязанностей. Бете считает, что у него в подчинении должен быть человек, который будет заниматься программой по имплозии». Это, отмечает Оппенгеймер, было делом «величайшей срочности»[2321].

Как вспоминает Улам, Теллер грозил уйти. Чтобы проект не потерял его, в дело вмешался Оппенгеймер. Он поддержал переключение Теллера на работу над супербомбой – именно такая поддержка, как писал Теллер в 1955 году, возможно не вполне искренне, была ему нужна, чтобы отвлечься от работы над сиюминутными задачами:

Оппенгеймер… постоянно убеждал меня, подробно и конструктивно, продолжать исследование вопросов, выходящих за рамки ближайших задач лаборатории. Ему было непросто давать такие советы, а мне – следовать им. Легче было участвовать в работе научного сообщества, особенно когда ее цель была четко определенной, чрезвычайно важной и насущной. Каждый из нас считал самым главным участие в идущей войне и завершение создания атомной бомбы. Тем не менее Оппенгеймер… как и многие другие выдающиеся сотрудники лаборатории, продолжал говорить, что работа Лос-Аламоса не будет завершена, пока у нас остаются сомнения относительно осуществимости термоядерной бомбы[2322].

Поэтому в мае Оппенгеймер обсудил вопросы производства трития с Гровсом и Кроуфордом Гринуолтом из компании Du Pont. Химическая компания уже построила в Ок-Ридже опытный реактор с воздушным охлаждением, который производил более чем достаточное количество нейтронов; Гринуолт согласился выделить часть этих нейтронов на бомбардировку лития.

Теллер ушел из теоретического отдела. Его место занял Рудольф Пайерлс. Оппенгеймер договорился еженедельно встречаться с Теллером для часовых разговоров на свободную тему. В условиях лаборатории, сверхурочно работавшей шесть дней в неделю, чтобы успеть создать бомбу до конца войны, это было поразительным послаблением. Вполне вероятно, Оппенгеймер считал, что творческая оригинальность Теллера того стоит. Кроме того, он учитывал чрезвычайную обидчивость Теллера. Позднее тем же летом, когда в Лос-Аламос приезжал Черуэлл, Оппенгеймер устроил прием и случайно забыл пригласить туда Пайерлса, который был заместителем Чедвика, руководившего британской делегацией. На следующий день Оппенгеймер разыскал Пайерлса и извинился, добавив при этом: «Но во всем этом есть и положительная сторона: это могло случиться с Эдвардом Теллером»[2323].

Джордж Кистяковский старался приспособиться к работе с Сетом Неддермейером, пока не почувствовал, что это создает трудности не только для него самого, но и для проекта. Тогда он обдумал варианты своих действий и 3 июня написал Оппенгеймеру памятную записку[2324]. Они с Неддермейером установили некий modus vivendi[2325], писал он, но его рабочие обязанности заключались не в этом: он должен был руководить работами по имплозии, а Неддермейер – заниматься наукой, и их совместная работа не была «основана на взаимном доверии и полюбовных компромиссах».

Он предложил три варианта решения проблемы. Он мог уволиться – и это решение он считал лучшим и самым справедливым по отношению к Неддермейеру. Или же мог уволиться Неддермейер, но это могло встревожить сотрудников и замедлить работу; кроме того, это было бы несправедливо по отношению к талантливому физику. Либо же Неддермейер мог «взять на себя более энергичное научное и техническое руководство проектом, но полностью перестать заниматься всеми административными и кадровыми вопросами».

Оппенгеймер слишком высоко ценил Кистяковского, чтобы выбрать один из этих вариантов. Он предложил четвертый. Кистяковский проработал детали, и в четверг вечером где-то в середине июня они вдвоем встретились, чтобы сообщить о своем решении Неддермейеру, что было делом малоприятным. Кистяковский должен был стать руководителем отдельного подразделения в отделе Парсонса и полностью взять на себя руководство работами по имплозии. Неддермейер и Луис Альварес, недавно приехавший из Чикаго, становились старшими техническими консультантами. Неддермейер ушел с этой встречи до ее окончания, что и неудивительно. «Я прошу Вас принять это назначение, – написал ему Оппенгеймер тем же вечером. – Я обращаюсь к Вам с этой просьбой ради успеха всего проекта, а также ради обеспечения спокойствия и работоспособности всех участников программы по взрывчатым веществам. Надеюсь, что Вы примете эту должность»[2326]. Неддермейер ее принял, но сохранил обиду.

Построенный в Ок-Ридже опытный реактор с воздушным охлаждением достиг критического состояния в пять часов утра 4 ноября 1944 года. Загрузочные бригады, которые поняли этой ночью, что приближаются к критическому уровню быстрее, чем предполагалось, с удовольствием подняли с постели Артура Комптона и Энрико Ферми, ночевавших в гостинице Ок-Риджа, чтобы они смогли присутствовать при этом событии. Реактор, получивший обозначение Х-10, представлял собой графитовый куб с длиной ребра 7,3 метра. В нем были просверлены 1248 каналов, в которые можно было загружать покрытые оболочкой урановые тепловыделяющие элементы; огромные вентиляторы задували в те же каналы охлаждающий воздух. Для загрузки урана каналы были проведены сквозь двухметровую толщу бетона высокой плотности, которая образовывала переднюю стенку реактора; с противоположной стороны они выходили к подземному бассейну, похожему на бассейны, спроектированные для Хэнфорда: облученные элементы можно было выталкивать в бассейн и выдерживать в нем до потери наиболее интенсивной краткосрочной радиоактивности. Затем химики обрабатывали эти элементы на опытной сепарационной установке с дистанционным управлением, используя химические процессы разделения изотопов, которые Гленн Сиборг и его коллеги разработали в Чикаго на ультрамикрохимическом масштабе.

В конце ноября, за несколько дней до того, как Комптон переехал в Ок-Ридж, чтобы руководить эксплуатацией Х-10, из реактора выгрузили первые пять тонн облученного урана. Химическое разделение началось в следующем месяце. К лету 1944 года в Лос-Аламос начали поступать партии нитрата плутония, содержащие по нескольку граммов плутония. Этот рукотворный элемент быстро и многократно использовался в обширной экспериментальной программе изучения его доселе неизвестных химических и металлургических свойств – к концу лета было