– Уйти?

– Бежать.

– И это все, что вы готовы мне предложить, друг Ленде?

– Я хочу, чтобы вы остались в живых. Робеспьер – пророк, мечтатель, но я спрашиваю, много вы знаете мечтателей, способных возглавлять правительство? Когда его не станет, кто будет управлять республикой, если не вы?

– Мечтатель? Пророк? Весьма убедительно, – сказал Дантон. – Но если я решу, что этот желтушный евнух что-нибудь против меня замышляет, я сверну ему шею.

Ленде откинулся на спинку кресла:

– Не знаю, Камиль, может быть, вы заставите его задуматься.

– Видите ли… моя позиция… несколько двойственна.

– Чертовски подходящее для вас слово, – заметил Дантон.

– Сегодня на заседании Сен-Жюст выступил против вас, Камиль. А еще Колло и Барер. Робеспьер позволил им договорить, после чего заметил, что вас сбивают с пути более сильные личности. А Барер заявил, что им надоело выслушивать одно и то же и что у Полицейского комитета, у Вадье есть доказательства. Робеспьер взял у него бумаги, сунул их под свои, поставил сверху локти. И тут же сменил тему.

– И часто он так поступает?

– Крайне часто.

– Мне придется обратиться к народу, – сказал Дантон. – Народ должен знать, что за правительство им управляет.

– Эбер постоянно взывает к народу, – заметил Ленде. – Комитет считает это призывами к мятежу.

– Кто такой Эбер в сравнении со мной?

– А народу все едино, – сказал Ленде. – Ему нет дела до того, кто выплывет, а кто пойдет ко дну: вы, Эбер или Робеспьер. Люди устали. Они ходят на суды ради развлечения. Это лучше театра. Потому что кровь настоящая.

– Похоже, вы отчаялись, – заметил Камиль.

– О, отчаяние не по моей части. По поручению комитета я занимаюсь продовольственным снабжением.

– Значит, у вас есть перед ним обязательства.

– Да. Поэтому я больше сюда не приду.

– Ленде, если меня ждет успех, я вспомню вашу службу.

Робер Ленде кивнул: комичный, немного смущенный поклон. Он принадлежал к другому поколению – таких, как он, создала революция. Настойчивый, здравомыслящий, он был занят выживанием, день за днем, от понедельника до четверга. О большем он не просил.

Немного жесткой риторики в секциях: маленькая демонстрация у мэрии. Двадцать третьего вантоза Сен-Жюст зачитал обращение к Конвенту, в котором раскрыл вдохновленный врагами из-за границы заговор некоторых весьма известных фракционеров, направленный на то, чтобы сместить законное правительство и уморить Париж голодом. Ранним утром двадцать четвертого вантоза за Эбером и его сторонниками пришла полиция.

Робеспьер. Я теряюсь в догадках, какую цель, по мнению наших друзей, могла бы преследовать эта встреча.

Дантон. Как продвигается суд?

Робеспьер. Все идет гладко. Надеемся завтра завершить. Впрочем, возможно, вы спрашивали не про Эбера? Фабра и Эро вызовут через несколько дней. Запамятовал дату, но Фукье знает точно.

Дантон. Вы же не пытаетесь меня запугать этой вашей безжалостной скрупулезностью?

Робеспьер. Вы уверены, что я настроен против вас. Я просил одного: отрекитесь от Фабра. К несчастью, некоторые утверждают, что его следует судить вместе с вами.

Дантон. А что думаете вы?

Робеспьер. К вашим бельгийским делам есть вопросы. Однако я больше виню Лакруа.

Дантон. Камиль…

Робеспьер. Никогда больше не заговаривайте при мне о Камиле.

Дантон. Почему?

Робеспьер. Во время нашей последней встречи вы оскорбляли его. Говорили о нем с презрением.

Дантон. Воля ваша. В декабре вы соглашались, что террор необходимо смягчить, что невиновные…

Робеспьер. Мне не по душе ваша горячность. «Невиновными» вы называете тех, «кого по тем или иным причинам я оправдываю». Однако это не критерий – вину определяет суд. И если это так, то до сих пор ни один невиновный не пострадал.

Дантон. Господи! Я не верю своим ушам. Он говорит, ни один невиновный не пострадал.

Робеспьер. Надеюсь, вы не собираетесь снова залиться слезами. В отличие от Фабра это вам не к лицу.

Дантон. Я обращаюсь к вам в последний раз. Мы с вами – единственные, кто может управлять этой страной. Признаемся, мы не любим друг друга. Но вы же не подозреваете меня в заговоре – как и я вас. Есть люди, которые порадуются, если мы погубим друг друга. Давайте усложним им жизнь. Давайте действовать сообща.

Робеспьер. Большего я не желаю. Я ненавижу фракции. Как и насилие. Однако не лучше ли при помощи насилия уничтожить фракции, чем наблюдать, как идеи революции извращаются в неправильных руках?

Дантон. Это вы обо мне?

Робеспьер. Вы слишком много толкуете о невиновных. Где они, эти ваши невиновные? Я их не встречал.

Дантон. Вы смотрите на невинность, а видите вину.

Робеспьер. Если бы я исповедовал вашу мораль и принципы, мир перевернулся бы. Я больше не видел бы нужды в наказании. Не стало бы ни преступников, ни преступлений.

Дантон. Господи, я больше ни минуты не вынесу ни вас, ни этот ваш город. Я увожу жену и детей в Севр. Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.

Севр, двадцать второе марта, или второе жерминаля.

– А вот и вы, – сказала Анжелика. – И распогодилось как по заказу.

Она расцеловала внуков, оглядела Луизу и нашла повод потрогать ее за талию. Луиза послушно чмокнула ее в щеку.

– А почему не приехали все? – спросила Анжелика. – Камиль с семейством. И старики могли бы присоединиться, комнат тут предостаточно.

Луиза отметила про себя, что Аннетту Дюплесси следует отныне именовать старухой.

– Нам захотелось побыть в одиночестве, – сказала она.

– Неужели? – Анжелика пожала плечами – у нее такое желание не возникало никогда.

– Как пережил мой старый друг Дюплесси выпавшее на его долю испытание? – спросил мсье Шарпантье.

– У него все хорошо, – ответил Дантон. – Правда, постарел. Впрочем, с таким зятем, как Камиль, это немудрено.

– У меня благодаря тебе тоже хватает седых волос, Жорж.

– Как пролетели года! – сказала Анжелика. – Я помню Клода привлекательным мужчиной. Глупым, но весьма привлекательным. – Она вздохнула. – Я бы хотела заново пережить последние десять лет – а ты, дочка?

– Нет, – ответила Луиза.

– Сейчас ей было бы шесть лет, – сказал Дантон. – Но, черт возьми, и я бы не отказался! Кое-что я бы изменил.