И только он, Робеспьер, держал себя в руках. Теперь было важно противостоять искушению – искушению, словно нищий, заглядывать в освещенные окна чувств.

– Послушай, Бабетта, это очень важно, – сказал он. – Кто-нибудь посоветовал тебе рассказать мне эту историю?

– Нет. Кто? До сегодняшнего дня никто о ней не знал.

– Видишь ли, Элизабет, если бы мы были в суде, я задал бы тебе много вопросов.

– Это не суд, – сказал Дюпле. – Это ваша семья. Три года назад я спас вас на улице, и с тех пор мы заботились о вас, как о родном сыне. Ваша сестра, ваш брат Огюстен – сироты, у вас нет никого, кроме друг друга, и мы пытались стать для вас всем.

– Да. – Поверженный, он сидел за столом, глядя на Элизабет.

Мадам Дюпле прошла мимо, слегка задев его, и обняла дочь. Элизабет начала всхлипывать, и этот звук пронзал его, словно сталь.

Сен-Жюст прочистил горло:

– Я прошу прощения, что вынужден увести вас, но через час совместное заседание с Полицейским комитетом. Я составил предварительный доклад по Дантону, но он требует дополнений.

– Дюпле, – сказал Робеспьер, – вы понимаете, до суда это не дойдет. В этом нет нужды – в контексте других обвинений, боюсь, услышанное нами пустяк. Вы не будете присяжным на суде над Дантоном. Я скажу Фукье, чтобы он исключил вас из списка. Вы не сможете оставаться беспристрастным. – Он покачал головой. – Да, это было бы несправедливо.

– Пока мы не ушли, – сказал Сен-Жюст, – вы не подниметесь наверх и не захватите с собой записные книжки?

Тюильри, восемь часов вечера.

– Я собираюсь изложить дело предельно ясно, граждане, – произнес инквизитор.

Робеспьер перевел глаза с длинного желтушного лица Вадье на его руки – его особенные пальцы, которые без остановки перебирали бумаги на овальном столе, обитом зеленым сукном.

– Я изложу его предельно четко из уважения к вашим товарищам, а также моим коллегам из Полицейского комитета, – продолжал Вадье.

– Так приступайте. – Губы пересохли, грудь сдавило. Во рту ощущался привкус крови. Он знал, чего они хотят.

– Вы согласитесь со мной, – сказал Вадье, – что Дантон сильный и могущественный человек.

– Да.

– А еще он изменник.

– Почему вы спрашиваете меня? Трибунал решит, кто виноват.

– Но судить Дантона опасно.

– Да.

– Поэтому следует принять меры.

– Да.

– И все обстоятельства, которые могут помешать процессу, следует рассмотреть загодя.

Вадье принял его молчание за согласие. Медленно, словно рептилия, пальцы инквизитора сжались в кулак. Он ударил по столу.

– Почему вы думаете, что мы оставим на свободе этого журналиста-аристократишку? Если с восемьдесят девятого года политика Дантона была изменнической, должен ли ускользнуть от ответственности его ближайший соратник? До революции его друзьями были предатель Бриссо и предатель д’Эглантин. Нет, не перебивайте меня. Он не был знаком с Мирабо – и вдруг в Версале внезапно переезжает к нему. Долгие месяцы, пока Мирабо замышлял заговор, он не отходил от него ни на шаг. Он был беден и неизвестен – и вдруг стал завсегдатаем за столом герцога Орлеанского. Он был секретарем Дантона, когда тот занимал пост министра юстиции. Он богат, по крайней мере живет на широкую ногу, а его поведение в частной жизни не выдерживает критики.

– Да, – сказал Робеспьер. – И именно он двенадцатого июля повел народ за собой. Он поднял восстание, и Бастилия пала.

– Как вы можете оправдывать такого человека? – взревел Вадье. – Пусть даже обманутый народ испытывает к нему сентиментальную привязанность. – Он возмущенно фыркнул. – Думаете, вы спасете его, когда его приятель Дантон окажется под судом? И все потому, что однажды, пять лет назад, ему заплатили, чтобы он обратился к толпе?

– Нет, не поэтому, – мягко промолвил Сен-Жюст. – Видите ли, гражданин Робеспьер испытывает к нему сентиментальную привязанность. Похоже, он ставит личные чувства выше процветания республики.

– Камиль слишком долго вас дурачил, – сказал Бийо.

Робеспьер поднял глаза:

– Вы порочите мое доброе имя, Сен-Жюст. На свете нет ничего, что я ставил бы выше процветания республики.

– Позвольте сказать мне. – Вадье снова растопырил желтые пальцы. – Ничто, даже ваша безупречная патриотическая сущность, не может противостоять воле народа. Никто из нас не разделяет вашего мнения. Вы остались в одиночестве. Вам придется подчиниться большинству, здесь, в этой комнате, или вашей карьере конец.

– Гражданин Вадье, – сказал Сен-Жюст, – подпишите ордер на арест и передайте остальным.

Вадье потянулся за пером. Рука Бийо высунулась, словно змея из норы, он схватил документ и размашисто подписал.

– Он хотел быть первым, – объяснил Колло.

– Неужто Дантон был таким деспотическим хозяином? – спросил Робер Ленде.

Вадье взял бумагу, подписал и передал дальше.

– Рюль?

Рюль из Полицейского комитета мотнул головой.

– У него старческое слабоумие, – предположил Колло. – Его следует изгнать из правительства.

– Возможно, он глух. – Указательным пальцем Вадье постучал по бумаге. – Подпиши здесь, старик.

– Из-за того, что я старик, вы не можете угрожать мне отставкой. Я не верю, что Дантон изменник. Поэтому не подпишу.

– Тогда ваша карьера завершится раньше, чем вы думаете.

– Мне все равно, – сказал Рюль.

– Передайте документ мне, – выпалил Леба. – Время республики дорого.

Документ взял Карно и задумчиво на него посмотрел.

– Я подписываю ради сохранения единства в комитете. Только ради этого. – Он подписал и положил бумагу перед Леба. – Пройдет несколько недель, господа, три месяца самое большее, и вы захотите, чтобы Дантон навел для вас порядок в столице. Осудив Дантона, вы вступили в новую фазу истории, к которой, боюсь, не готовы. И вы, господа, еще придете за советом к некромантам.

– Быстрее, – сказал Колло. Он выхватил бумагу у члена Полицейского комитета и нацарапал на ней свое имя. – А теперь вы, Сен-Жюст, быстрее, быстрее.

Робер Ленде взял ордер и, не взглянув на него, передал соседу. Глаза Сен-Жюста сузились.

– Нет, – коротко промолвил Ленде.

– Почему?

– Я не обязан перед вами отчитываться.

– Тогда нам придется предположить худшее, – сказал Вадье.

– Мне жаль, что вам придется. Вы назначили меня отвечать за продовольствие. Я здесь, чтобы кормить патриотов, а не убивать.

– Нам не требуется единодушное мнение, – сказал Сен-Жюст. – Было бы желательно, но обойдемся и так. Остались две подписи, кроме тех, кто отказался. Гражданин Лакост, вы следующий, и будьте так любезны положить бумагу перед гражданином Робеспьером – и подвиньте к нему чернильницу.