наладится, порядок воцарится, и что новый митрополит считай уже избран, известен уже в народе своей праведной подвижнической жизнью и навыками рачительного хозяина вверенной ему Соловецкой обители, и будет на Москве совсем скоро, а пока что всё спокойно, государь за всем следит пристально, лихоманка до них не достанет ни тут, ни там, однако не только это беспокоило Анну Романовну. А то, что на Соборе406, большом всеземском, созываемом государем, где князю надлежало тоже быть, речь пойдёт, не иначе, о новом северном походе. Дотолковаться с Литвой и в этот раз не получалось, а государь желает продолжать свою тяжбу за Ливонские (Вифляндские, то бишь, правобережье западной Двины) земли, упорствуя в изначальном праве на многие грады и волости там Москве, и князю её тогдашнему, Юрию Долгорукому, а значит – и преемнику его, государю нынешнему, и никак без войны не обойтись. Особо не вникая в такие дела, княгиня понимала только одно – муж снова воеводой отправится в опасный поход, а теперь с ним поедет не только старший, а ещё и Вася, назначенный быть в свите царевича Ивана, которого государь решил, как будто, взять с собой. Княгиня робко пробовала намекнуть мужу, что, может, даст бог, Васю и не возьмут, ведь государь ещё может передумать – слыхано ли дело тащить на войну отрока-царевича, всего тринадцатый год коему идёт. Но князь только пожал плечами, а Фёдор, прознав о братнином назначении, бросился упрашивать и его тоже взять, ведь и ему тоже почти тринадцать, и воевать он не боится нисколько, и самому царевичу в этом не уступит. Княгиня ударилась было в слёзы, и младший, Ваня, с сестрой кинулись утешать её и отпаивать отваром мяты с пустырником и ландышем, от которого ей всегда делалось легче, и заставили Федю побожиться, что не станет покуда проситься на войну.

Василий Андреевич успокаивал жену тем, что поход не завтра, на договоры и сборы никак не менее полугода надо, а им пока про свадьбу думать самое время. Разговоры за общим столом завертелись вкруг этого. Федя с Иваном наперебой расписывали, каковой показалась им усадьба Басмановых и её обитатели, что да как там было. Рассказали в числе прочего, что завершается большой пристрой к хозяйским хоромам, целый новый терем со своим крыльцом, для молодых. Не так богато, конечно, как бы у них сработали на Москве, но тоже знатно. Княжна Варвара слушала неотрывно, дыханье затая, хоть слыхала это всё уже раз пятьдесят, и сама братьев расспрашивала на досуге. Снова были разложены и просмотрены подарки всем им от родни жениха… Ещё утром, после трапезы, вручил князь ей свиток с письмом, запечатанный тем самым Единорогом, воску яркого вохряного407. Княжна ничем старалась радости и смятения не выдать, а всё ж порозовела, и, приняв с благодарностью его из рук отца, глаз не поднимала в ожидании дозволения письмо распечатать, либо с ним удалиться. Меж тем брата Васю расспрашивали о его житье при царевиче Иване, каково там в обиходе всё обустроено, и слушали, не дыша. Сам-то князь-батюшка немногословен бывал обычно, и об дворцовых делах молвил сухо. Говорил Вася, что изрядно времени каждый день почти, за вычетом праздничных и богомольных, старший царевич упражняется в ученье воинском, и за умными книгами и занятиями с учёными дьяками проводит усердно. Так что и ему невольно учения того перепадает, а вот шалостей и увеселений совсем мало… Разве когда сам государь изволит пожаловать и забрать царевичей с собою верхами либо на малую охоту, или кравчего своего присылает с затеями, а ещё – на пирах и чествованиях царских семейственных. Вот как раз славно отпраздновали именины царевичей, в марте да в мае, то-то было веселья и подарков всем разных! Особо великолепно было настоящее боевое оружие и доспех, сработанные по росту и возрасту царевичей. На застолье одном таком царский кравчий, зять их будущий, в восторге сообщал Василий, шепнул мимоходом, что намерен и ему персидскую саблю подарить, да только ножны скромны, без наводу408, будут, а то негоже выйдет, что у слуги сабля равна богатством окажется царевичевой. Поговорили немного о женихе, но что там точно было сказано, княжна как будто не расслышала – так застучало при имени его в груди и зазвенело в ушах, что вздохнуть не могла. Княгиня примечала настроение её, немного хмурилась, колеблясь в желании первой письмо прочесть, как делала с жениховыми посланиями сначала. Но, убедившись, что кроме слов ласковых и уважительных, и шутейных кратеньких побасенок касаемо быта и иных забавных случаев, где-то увиденных и услышанных, в них нет ничего особенного, что бы могло ей как матери не понравиться, проверять их перестала. Едва досидев до окончания совместной трапезы и беседы, княжна получила дозволение пойти к себе, и чинно выйдя за порог, подобрала подол сарафана и оказалась вверху в светлице, как на крыльях.

«Печать с Единорогом, зверем Света Небесного… – звучал в ней тот голос, призывно-мягкий, и чем-то вкрадчивым опасный, и она касалась пальцами гладкого тонкого рисунка печати, которая оттиском не только перстня его была, а словно бы и сердечного отпечатка, как ей желалось думать. Сейчас надломленная, слегка подплывшая от тепла, от частого поглаживания, эта печать в воображении оборачивалась его рукою, такой и нежной и сильной, и княжна замирала в сладком ужасе быть застигнутой, уличённой в неприличности ласки, что оказывала она через то жениху. А что сие неприличное, она не сомневалась, да ничего с собой поделать не могла. А голос его всё вторил, всё с тем же жаром нескрытого намерения очаровать её: «Душенька моя Варвара Васильевна!», а оканчивать буду следующим: «Суженный твой Федя». Согласна ли?»

– Согласна! Свет мой Фёдор Алексеевич…– забывшись, вслух шептала княжна, и, выронив зачитанное и сто раз выглаженное послание его твёрдого решительного росчерка, который уже узнала бы из всех других, она вскакивала, прижимая ледяные ладони к пылающим щекам, быстро оглядываясь вкруг себя, и падала обессиленно на застеленную мягкими коврами лавку, в подушечки с душистыми травами, обнаружив в свидетелях только кошку Мусю.

И вот, наконец-то, уже под ранний вечер июля четвёртого дня, прискакал человек Захарьиных на двор, сказал вскоре, часом-другим позже, ожидать боярыню Анну Даниловну, и с нею невестиных подружек. Княжеский двор и дом пришли в движение, зашумело в кухне, закурилось в бане, да не в одной господской, а и той, что для дворни тоже, забегали туда-сюда теремные распорядители.

Никогда ещё княжна Варвара не была подружкам так рада, как сейчас. Сонное задумчивое сиденье как