довольству в виде блюдца сметанки, и даже, бывало, и кусочка курочки в воскресение.

Одна, княжны любимица, в пятнах рыже-чёрно-белых, проникла было в приотворенную дверь к мастерицам, любопытствуя, но те тотчас зашикали и замахали на гостью руками. Княжна со вздохом отложила свою работу, встала и подхватила кошку на руки, приласкала.

– Не бранись, Мусенька, не дай боже коготком подерёшь чего… Ты ноченькой прибегай, да сторожи тут всё.

Издали, от двери, за которую собралась выйти вместе с урчащей, устроившейся сразу удобно Мусей, княжна оглядела свои покои, залитых янтарно-васильковым свечением девушек, склоняющихся над работой, и алую рубашку, что завершала расшивать белым и чёрным шёлком, жениху в подарок для красного стола402. Возлежала эта рубашка, раскинув рукава, с широкими коймами, по которым навстречь друг другу парами скакали дивные кони, смотрели гордые орлы, и вились между ними, и по вороту, пояски с солнцеворотами, Яр-цветами огненными и звёздами Небесными. Залюбовалась княжна сотворенной ею же красотой, вообразила живо, как примет подарок жених, как развернут перед ним, и, верно, дрогнет в нём сердце, не промолчит равнодушно… Ведь чего только не передумала она, не перемечтала, о нём всё загадывая, бесконечными часами просиживая с пяльцами под окошком. Сколько раз в видениях утопала, жаром смутных картин, обрывочных, пёстрых и страшных неизвестностью, призывающих, среди которых всегда являлся и сиял красой нездешней, в памяти её запечатлевшейся, её жених, Басманов Фёдор Алексеевич, в этой самой праздничной рубахе, весь огненно-снежный. И взором его смелым опалена, замирала она, понимая, что будет в тот день он ей уже мужем, а она – в женах… Каково это будет, что испытает она и как станет тогда, не в мечтах, наяву на него глядеть? Чем сердце преисполнится тогда взамен нынешним грёзам и опасениям? А некоторые белоручки, говорят, сами не утруждаются, и женихам своим не только застольные, но и венчальные рубахи у других мастериц за родительское серебро покупают. Как так, княжне было дико и непонятно. Допустить, чтобы чужие руки прикасались к тому, что к телу суженного прилегать будет в самый наиважнейший час жизни, а то – и в последний час тоже403… А ну как вплетут нить заговоренную, или волос ведьмин, или вместо коловрата ладинец404 где-то незаметно вышьют! Разве что совсем хладнодушна была такая ленивица к мужу будущему, иль взаправду безрукой уродилась. Или очень доверялись рукодельнице наёмной, что не сглазит судьбы её никак через вредительство молодому. Да разве можно в таком довериться, хоть кому?! Особенно, если суженный твой и богат, и знатен, и собою хорош, от завистников уберечься нельзя. Сама, свои желания в каждый укол игольный, коих несметные тысячи сделаны, внося, заговорю его на доброту к себе, на согласие и любовь… Неужто не чуется ему совсем непрестанных этих от неё помышлений? В самый узор, в ткань рубахи впитавшихся навек, кажется… И неужто удержится, не прикинет на себя, её руками, душою всей исполненный подарочек? Сказывали, если примерит сразу, не отложит вдаль – значит, люба невеста и желанна. Однако примета есть, что не к добру надевать свадебное до самого кануна, и негоже слать такое заранее, чтоб судьбу не искушать. И что, если не станет сразу надевать, уговаривала себя княжна, ведь ему и некогда может быть, и несподручно сразу, а если сам примет не страшится, так мало ли, остановит кто из своих, во благо… И вовсе ничего это тогда не означает! Ах, но знать бы, что в мыслях его сделается! Что сам себе он тогда подумает… Для пущего утешения решила княжна немедля отправиться в кладовую и взглянуть на свой подвенечный сарафан, цвета переливчато-небесной светлой сини, тонкой парчи атласной, а сквозь поле это – цветы-вьюны процвели белого золота, а меж ними – купинками нежными и пышными – розаны шиповника, медвяного едва, как бледная первая заря на небе этом утреннем прозрачном. И все-то веточки, листочек каждый, бутон нераспустившийся, и росные капли на них обведены были нитями жемчужными, от бисерных до крупных, точно ягоды сказочной смородины, а по переду сияла застёжка округлыми искрами прозрачных камешков драгоценных, тоже сине-розовых… В полумраке при порхающей лампаде пело-переливалось, дыша, всё это несказанным облаком небесной красоты, рука сама тянулась коснуться его, убедиться в который раз, что не мерещится, в самом деле богатство это ей принадлежит. Великолепную обнову эту, что наденет она всего лишь раз, принесла для дочери княгиня, почти что сразу после смотрин побывав на званом обеде у самой царицы Марии, где раздавались тогда подарки, и этот, поистине царский дар, преподнесён был семейству Сицких по случаю грядущего события. Даже и подгонять ничего не пришлось, разве что совсем малость лямки переставить поближе… А где-то в доме Басмановых ожидал своего часа подвенечный широкий пояс жениха, роскошно расшитый также в царицыной мастерской узорами в точности с невестиного сарафана. Княжна видела мысленно этот пояс, и гадала, каков будет прочий наряд её суженного… И слепла мысленно от затмевающего всё сияния. Но строгая ключница, которую уже окликала откуда-то из дома хозяйка, всем видом выказывала терпеливое ожидание и неодобрение суетного такого восхищения, и ей стало неловко. Она осторожно спустилась по приставной лесенке, предоставив бдительной охранительнице всего добра взобраться по ней медленно с тяжеленной связкой ключей. Вздохнув, княжна повернулась от закрываемого тщательно огромного ларя. Оказалось, мать звала её испить душистого ягодного взвару с медовыми коврижками и потолковать. Предоставив ключнице оттаскивать лестницу и запирать всё хозяйство, княжна оставила на крюке фонарь и вышла.

«Опять наставления читать станет», – подумалось ей, брови невольно двинулись неудовольствием. Отчего-то эти доброжелательные назидания были ей тревожны, докучны, их прекратить всегда хотелось, а приходилось смиренно внимать. Добро бы всё как есть говорила, а то больше иносказаниями, витиевато и уклончиво, и многое было неявственно, туманно очень, кроме прямых наставлений с будущими свекровью и свёкром быть во всякое время любезной и покладистой, никакого своеволия не выказывать, ни при ком об них и прочем семействе мужнином не молвить ничего дурного, однако прямой обиды себе не пропускать мимоходом, а печалиться, на людях, что не угодила чем-то. И всё тому подобное несчётно раз. Что хозяйскую собаку приветив, и хозяина умилостивишь, и свою княжескую гордость не принизишь ничем ласковыми дальновидными повадками. Что многие шалости и глупую норовистость её девичью, что в доме родном ей всегда прощались, там уж иначе понимать будут, ей не в заслугу… И только с нею, матерью, может быть она всегда открыта и доверчива, и совета с помощью просить, ни в чём