производя в уме вычисления. Мальчик был силен в математике, но вскоре и он признал, что без папируса тут не обойтись.

– Надеюсь, вы исполните одно мое желание, – обратилась я ко всем, держа в правой руке агатовую чашу. – Это любимый пиршественный сосуд моего отца. Я помню, как он наполнял его, как подносил к губам. Пил из него. – Я подала знак, и слуга налил в чашу вина. – Как-то раз он сказал, что наши предки привезли чашу из Македонии, но за точность слов не поручусь. В любом случае в моем сознании она неразрывно связана с отцом, а сейчас я хочу увидеть ее в ваших руках.

Я отпила глоток и передала чашу Александру. Он откинул голову назад, пригубил вина и передал сосуд Селене, которая закрыла глаза и подняла его изящным движением.

– Филадельф тоже? – спросила она.

– Все, – ответила я.

Мой младший сын сделал большой глоток, и чаша перешла к Антиллу.

«Что станет с ним?» – задумалась я.

Антоний не предпринимал ничего в отношении своего сына. Он, похоже, считал, что Октавиан просто отошлет юношу в Рим и будет держать под рукой. Впрочем, где мог бы укрыться Антилл, где нашел бы убежище? И Египет, и Индия были ему чужими. Бедный мальчик, римлянин, лишенный родины! Мое сердце сострадало ему.

– Дети мои, – промолвила я, – уже через несколько дней Александрия подвергнется нападению. Ради вашей безопасности вам надлежит безоговорочно следовать указаниям командира моей придворной гвардии. Мы приготовили для вас укрытия в тоннелях под дворцом. Там есть еда, вода, светильники – все необходимое. По получении сигнала вам надлежит незамедлительно спрятаться там. Мы не можем предугадать, что случится потом.

Я помедлила, потом продолжила:

– Что бы ни случилось, чем бы все ни обернулось, помните, какая кровь течет в ваших жилах. Ваше происхождение столь высоко, что его будут чтить даже враги. Ничего не бойтесь.

– Разве мы не собираемся сражаться? – спросил Александр.

– Еще как собираемся! – заявил Антоний своим прежним голосом. – У нас четыре легиона, грозная македонская гвардия и египетские солдаты. Наша кавалерия хорошо обучена, и я сам поведу ее в бой.

– Не забывай о моем флоте, – напомнила я.

К спасшимся при Актии кораблям добавились новые, построенные здесь.

– Мы окружим город оборонительными позициями, – подхватил Антоний.

Похоже, в последний момент, когда всякая надежда утрачена, к нему вдруг вернулись прежняя решимость и энергия. Однако ему следовало раньше позаботиться о сборе своих легионов, о возведении оборонительных сооружений на Ниле, об укреплении Пелузия с его египетским гарнизоном. Слишком поздно душа Антония воспламенилась готовностью к борьбе: сейчас он мог лишь сгореть в этом пламени, как на погребальном костре.

– Октавиан движется к Пелузию, – сказала я детям. – Ему придется идти через пустыню, по безводным пескам, под палящим солнцем.

– Пелузий, – пробормотал Антоний. – А ведь я брал Пелузий… давным-давно.

– Да, тебе это место знакомо, – подтвердила я.

– Тогда я был молодым кавалерийским командиром, и Габиний решил восстановить вашего деда на троне за десять тысяч талантов, – промолвил он, подавшись вперед и обращаясь к Александру с Селеной. – Он послал меня вперед, на захват крепости, а сам спокойно дожидался в Иудее. Я взял ее штурмом, да…

Он мысленно вернулся в далекое прошлое, и годы словно отступили. Голос его изменился.

– Крепость сильная, взять ее нелегко, но я повел штурм, и она пала. Позднее, когда путь был расчищен, прибыл Габиний вместе с царем. Они хотели казнить всех египетских пленников, но я категорически отказался. Заявил, что они храбро сражались и заслужили жизнь. Ох и разозлились же на меня царь с наместником!

Он сделал большой глоток вина.

– Но в результате ты приобрел широкую популярность среди египтян, – сказала я. – Они все тронуты твоим великодушием.

– Да, это стало началом моей взаимной любви с Египтом. С того момента мы стали единым целым.

Он выдержал драматическую паузу.

– А потом, – он доверительно подался к детям, – я встретил вашу мать. Она тогда была не намного старше, чем ты сейчас.

Он взял Селену за подбородок.

– Представить не могу, что мама когда-то была девочкой, – отозвалась та со свойственной детям жестокостью, проистекающей от незнания.

– Была, еще как была, – заверил ее Антоний. – Она была юной, как Персефона, перед тем как ее заполучил Плутон. И я влюбился в нее с первого взгляда.

– Он преувеличивает, – сказала я детям. – Или его подводит память.

– Это чистая правда! – возмутился Антоний.

– Просто любезность, – не согласилась я.

Почему я не полюбила его еще тогда? Я даже не думала, что мы увидимся снова. Слепа я была, если ничего не замечала? Мне хорошо запомнился лишь наш разговор на празднике Диониса. Он тогда рассуждал о винах и проявил снисходительность к слабости моего отца. За это я была ему благодарна.

– У Пелузия есть силы продержаться, – сказал Антоний детям. – Возможно, Октавиан не сумеет сломить оборону. Но что бы ни случилось, помните, что вы в безопасности. На войне есть свои правила, и с детьми высокопоставленных особ обращаются уважительно. Начало этому положил Александр, захвативший жену и детей Дария. Они уже приготовились к смерти или продаже в рабство, но он принял их с честью и даже женился на дочери Дария.

– Ну, уж я за Октавиана ни за что не выйду! – заявила Селена, сердито встряхнув головкой.

– Я же сказал, что они снобы! – рассмеялся Антоний, но тут же посмотрел на детей серьезно. – Послушайте меня, дорогие мои: вам следует всегда поступать сообразно обстоятельствам.

– Да, – подтвердила я, вспомнив строку из Эпафродитовой рукописи, – ибо живая собака лучше мертвого льва.

И пока вы живы, колесо Фортуны может повернуться и вознести вас.

Сладость сочных фиг и медового крема, которыми завершилась трапеза, не улучшила наше настроение. Я смотрела на детей, и они казались мне восхитительными: только чудовище захотело бы их обидеть. Но малыши всегда выглядят умилительно, даже детеныши крокодилов и кобр, а жестокосердные охотники убивают их, памятуя о том, кем они станут. Это наполняло мое сердце страхом. Мне оставалось лишь молиться о том, чтобы сочетание нерешительности, политического прагматизма и семейной сентиментальности удержало руку Октавиана, вовсе не похожего на великодушного Александра. Однако он был известен приверженностью к родне – римская семья, несмотря на все святилища Аполлона, оставалась его истинным и единственным богом, – а в жилах моих детей тоже текла кровь Юлиев. Поскольку он считал ее священной и превосходящей всякую другую, он не должен проливать ее.

О Исида, пусть будет так!

После того как унесли последние блюда, я встала и раскрыла объятия:

– Придите, дети мои. Я хочу обнять вас, а