он. — Вот этому шалопаю стоило бы отсчитать палок со сто. Молод еще, правда, кровь не вода, цыганка — загляденье… Черт ее принес сюда. Если б знал, нашел бы для него другое место… Вот, коли б не Мартын да не рожь его, наделал бы сорванец сраму, ну, да я натру ему уши".

— Чтоб и ноги его тут больше не было, — сказал он громко и вышел.

Что происходило в душе сироты, поймет тот, кто может поставить себя в положение другого: бросилась она на скамью и долго сидела, опершись на локоть и всхлипывая по временам. Не думайте, читатель, чтобы Маруся обвинила старика: совсем нет.

Она сумела овладеть оскорбленным чувством и войти в положение родителей, заботившихся о счастье единственного сына, она с их точки зрения взглянула на неравный брак, живо представила себе скорбь и отчаяние стариков в случае, если бы этот брак состоялся, и для устранения такого несчастья решилась пожертвовать всем, что было для нее драгоценно, что составляло ее радость и счастье, что приобрела кровавым потом. Невыносимая, глубокая тоска была следствием такой решимости, ей стало и душно, и страшно, она выбежала на двор, чтобы перевести дух, чтобы поглядеть на могилу матери, может быть, в предпоследний раз.

На дворе было совершенно тихо, ничто не могло развлечь мыслей, обременявших разгоряченную голову сироты.

Между тем, как она всматривалась вдаль и думала о темной будущности, о разлуке с заветной могилой, из-за мазанки выдвинулась фигура Азы.

Цыганка, качая головой, долго всматривалась в неспокойное лицо девушки и, казалось, читала на нем все, что происходило в страждущей душе, наконец со смехом бросилась к Марусе.

— А, это ты! — вскрикнула испуганная Маруся.

— Да, дитя мое, — отозвалась цыганка, — я пришла за тобой.

— За мной? — спросила удивленная сиротка.

— Не правда ли, теперь ты пойдешь с нами? Ну, что? Можно ужиться с этими погаными?

— Ты знаешь, что было?

— Все, все знаю… Я все видела, я смотрела за стариком и знала, чем все это кончится. Оставаться тебе здесь нечего, ты хоть и невинна, да тебя уж осудили: вчера видели в мазанке парня и ничего знать не хотят…

Девушка побледнела.

— Эх, — произнесла цыганка, выпрямляясь, — у всякого своя доля и никому не убежать от нее: беги хоть в ад — и там она сыщет тебя… Зачем мы пришли сюда, зачем именно теперь, когда Господь послал тебе несчастье, слезы? Смотри, как все устроилось для того, чтобы ты, дитя Ромов, пошла за своими… В твоих жилах наша кровь… Что тебе эта избенка, что эта могила? Для нас свет — изба, небо — кровля, а могила — целая земля… Где ни ступишь, всюду топчешь кости праотцев.

Слушая это, Маруся дрожала, она, видимо, была тронута и уж готова была произнести: "Иду", — но при каждом взгляде на избу горечь сильней и сильней охватывала ее сердце.

— Как же мне бросить все это!.. — сказала Маруся со вздохом. — Ты не понимаешь, как горько мне подумать о разлуке… даже с ними…

Маруся указала на птиц.

Аза оскалила ряд белых зубов.

— Вздор! Кто без тебя не может жить, тот пойдет и за тобой: кто не стоит слезы — останется.

— Кости деда!.. Кости матери… — произнесла девушка.

— Дитя! Души твоих родителей пойдут за тобою.

— А изба? Ведь это труд отца?

— Валится, того и гляди задавит кого-нибудь. Для нас сам Господь построил вечную избу. В дорогу! В дорогу! Мы уйдем сегодня ночью, ступай за нами, завтра же все забудешь.

— Никогда! — прошептала сирота.

Аза улыбнулась.

Мы только умеем говорить — никогда, а сердце — камень, кто бы ни сидел на нем, не оставляет следа.

И с дикой энергией Аза ударила себя в иссохшую грудь.

— Наш обоз в Руднинском лесу, собирайся! Завтра чуть свет отправляемся, я сама приду за тобой, только, смотри, никому ни слова!..

Сказав это, Аза ушла.

Теперь Маруся видела необходимость оставить Стависки, на предполагаемое бегство она смотрела как на неизбежное определение судьбы и вместо того, чтобы замедлить минуту разлуки с дорогими для сердца предметами, старалась ускорить ее. Тотчас же отправилась к Семеновой, отдала ей пряжу, попрощалась и, возвращаясь домой, встретилась с Солодухой.

— Знаешь что, бабушка?

— А что?

Девушка начала рассказывать о своей встрече со стариком Хоинским, обо всем, что происходило утром. Солодуха от гнева до крови искусала губы.

— Так я и думала, что этот Мартын все перескажет. Ну, что ж теперь станем делать?

— Что делать? Завтра я уйду отсюда, вот продать бы только свое хозяйство, — решительно отвечала девушка.

— Что ты, одурела?

— Говори бабушка, что хочешь… Проездом мещанин из Таборжиска спрашивал служанки, я и согласилась, задаток даже взяла…

— Когда? Каким образом?

— Сегодня в полдень.

Солодуха покачала головой.

— Куда ж тебе так скоро распродать?

— Что останется — ты возьмешь.

— Да зачем идти, Бог весть, куда? Брось мазанку, переходи ко мне, у нас никто тебя не увидит, а тем временем на селе наговорятся досыта, а как забудут о тебе, опять вернешься в свою хату.

Слезы навернулись на глазах девушки, но все-таки она отрицательно покачала головой.

— Нет нельзя! Деньги взяла вперед, слово дала… Только хочется мне попрощаться с дедушкой Ратаем, за хлеб-соль сказать ему спасибо.

— Он в Березовую Гору на праздник ушел, ни слуху о нем.

— Жаль, жаль!

— Не уходи лучше: там в городе сгубит тебя твоя же красота…

— Бабушка, — прервала ее Маша, — завтра утром приходи в избушку, что в ней останется, возьми себе. Это твое… Возьми бурку, собаку, голубей, кур, чтобы с голоду они не подохли.

Солодуха хотела еще что-то сказать, но Маша быстро схватила ее за руку и, осыпав ее поцелуями, побежала по направлению к кладбищу. Ей нужно было в последний раз натешиться избушкой и своими верными друзьями, в обществе которых выросла и провела молодость.

И вот, к вечеру она опять на кладбище: прильнув губами к могиле матери, она лежит и молится…

Не знаю, как долго находилась она в таком положении, но когда поднялась, месяц уже всплыл высоко и задумчивая Аза стояла у ворот кладбища.

— Пора, пора! — произнесла она, заметив движение девушки. — Ступай за мной.

Маруся вздрогнула, крикнула, но, одумавшись, бросилась в избу, быстро схватила приготовленный узелок и, словно самой себя боялась, без оглядки выбежала к Азе, на широкую дорогу, ведущую в неведомую даль…

Перед ней расстилалось кладбище… Аза потянула ее за руку, но сироте еще раз захотелось помолиться на могиле матери. Цыганка не осмелилась перешагнуть в обитель мертвых, где, как привидения, взносились