себе, как замечает Бураго, и рождает универсализм бердяевской философии, который прежде всего означает «неприятие самодостаточности целостей, взятых из самой природной раздробленности»41. Эта истина, так прекрасно прояснённая С. Б. Бураго, увы, но до конца так и не была воспринята ни современниками знаменитого киевского философа, ни нашими современниками.

Я часто вспоминаю время нашей совместной подготовки к Бердяевским Чтениям. В нашей команде бердяевофилов Сергея Борисовича можно было бы выделить сразу же как энергичного, слегка ироничного в оценках, легкого в общении, но непоколебимо твердого в своих жизненных правилах и позициях человека. Всех нас объединял тогда, пожалуй, главный, особенно значимый для современности, смысл бердяевского духовного наследия – свойство его философии погружать человека в подлинно человеческие проблемы – истории, ее смысла, творчества, личности, свободы, ценностей, любви, напоминать ныне живущим о том, что мировая культура неделима границами государств, что именно культура выступает теми «частями личности», которые дают ей максимальную степень свободы, возможность говорить с позиций человечности как универсальной ценности; что в сложных, так часто повторяющихся, деперсонализированных исторических коллизиях, в ситуациях давления агрессивно-коллективистских идеологем и репрессивных институтов, корпоративных интересов и партикулярных мировоззрений, доминирующих в общественной практике, единственно правильная, нравственно оправданная, позиция интеллигента – оставаться по-бердяевски «своим собственным человеком», в новых условиях, по-своему решающим извечные человеческие проблемы – кто я, в чем смысл меня, что есть моя свобода, значимая ли она ценность для других, для институализированных форм коллективного бытия?

Главный урок тогдашнего нашего научного форума, как мне кажется, можно выразить одной строкой – только по-настоящему свободные люди способны оценить по достоинству учившего их свободе философа-пророка. Сергей Борисович это понимал, как никто, и утверждал своей жизнью бердяевскую идею о том, что персоналистические стремления человека к само-стоятельности, утверждению в себе личности, действие согласно свободной воли оказываются гораздо важнее и сильнее в человеке всякого рода эгоцентрических, если не сказать – эгоистических устремлений. Любой ценой человек готов утверждать себя свободно и претерпевать ради этого трудного права многое. С. Б. Бураго пишет: «И даже одиночество человека может быть предпочтительней самоудовлетворённости противостоящего всему и вся, как говорил Г. Ибсен, «сплочённого большинства», потому что «одиночество, – по Бердяеву, – вполне совместимо с универсальностью»42.

«Персоналистическая революция», объявленная Бердяевым, была близка Сергею Борисовичу, разделявшему, как мне представляется, главный «революционный» лозунг – творчество, духовное подвижничество личности являются реализацией её свободной воли, свободного пути человека, его правом на выбор – выбор свободы или рабства. В этом плане Сергей Борисович был явно родом из культуры «серебряного века».

Вспомним, что начало XX столетия одарило Россию долгожданным «культурным ренессансом”. Как замечает Н. А. Бердяев, “никогда еще так остро не стояла проблема отношения искусства и жизни, творчества и бытия, никогда еще не было такой жажды перейти от творчества произведений искусства к творчеству самой жизни, новой жизни»43. С духом этой эпохи тесно связано и понимание творчества Сергеем Борисовичем. «Творчество, – пишет он в своём исследовании «Александр Блок», – это надиндивидуальное начало в человеке, это внутреннее движение души, действие. Творчество – это связь человека с людьми и природой, выход из капкана буржуазной цивилизации. Творчество возвращает человеку мир, отнятый у него цивилизацией. Ощущение пустоты вселенной сменяется «восторга творческой чашей»44. Не только Александру Блоку, но и ему самому, «в высшей степени было свойственно восприятие жизни как творчества»45.

Обосновывая позицию близкого по духу Блока, Бураго много цитирует поэта, их духовная близость настолько очевидна, что в смысловом плане не всегда замечаешь, как поэтическое слово переходит в литературно-критическое…, как мысль одного перетекает в мысль другого.

Путь твой грядущий – скитанье,

Шумный поёт океан.

Радость, о, Радость-Страданье —

Боль неизведанных ран!46,

– пишет Поэт.

Поясняя эту «Радость-страдание», Сергей Борисович утверждает: «решительно нужно выйти за сферу статичной, геометрически-пространственной логики, ибо только динамика музыкального мышления даёт возможность примирения противоположных начал жизни»47. Именно философские аспекты творчества поэта подчеркиваются достаточно часто в исследовании: «Блок не был философом в общепринятом смысле этого слова, – пишет Бураго. В отличие, скажем, от Андрея Белого, он не занимался разработкой или исследованием определённой философской системы, хотя философская насыщенность его творчества очевидна. Поэтому относительно Блока мы можем говорить о философски окрашенном художественном мышлении поэта»48.

Анализ литературного наследия русского гения, таким образом, выходит у Бураго за границы традиционной литературной критики, представляя собой, по сути, философские размышления о мире и человеке. Сергей Бураго особо подчёркивает философскую силу русской поэзии. Влюблённость в российский культурный путь, религиозно-философские поиски школы «русского ренессанса» начала XX века были настолько близки Сергею Борисовичу, что, безусловно, украинская русистика, русский мир Украины в его лице потерял мощную фигуру, личностная позиция которого, его взгляд на культурные феномены оказывал серьёзное влияние на коллег и молодое поколение.

Отсюда неслучайно, когда задаёшься вопросом: «а что, собственно говоря, служит «скрепами» исторических разломов культуры в век бесконечных революционных изменений и сопровождающих их культурных разрывов, которые, увы, не всегда – благо?», хочется ответить: «Личность!». Вопреки постмодернистскому убеждению – «наличие самого факта связи» (Ж. Деррида) – закричать: «личность соединяет времена, личность, умеющая брать ответственность на себя; отвечать на вызовы времени, соединять мир воедино; личность, которая говорит – я могу!». И на строительство вот этих путей-дорог, мостов, тропинок людей друг к другу и уходит сердце такой личности.

Мир таких людей – коммуникация с другими людьми и людей с миром культуры. Отсюда, именно так – «всем миром», через соединённость единомышленников друг с другом, усилиями Сергея Борисовича рождалось дело «Коллегиума», конференции «Язык и культура», «журнала на сцене». Это было делом долга и делом чести киевской интеллигенции (сознательно употребляю это понятие, которое, к сожалению, так часто подменяется ныне более модными – «элита», «интеллектуалы»). Хотелось бы различить эти понятия, так как имеют они разные исторические и культурные основания, способ существования их носителей. Если элита – всего лишь указатель места в выстроенной политической или социокультурной иерархии отношений и взаимодействий людей, интеллектуал – профессионал, занимающийся особого порядка деятельностью, то интеллигент связан с самосознанием, ориентированным на нравственные ценности, на сочувствие чужой боли.

Отсюда деятельность элиты и интеллектуалов может быть «завязана» на интересах (больше эго=личностных, нежели общественных; скорее – профессиональных или социально-политических, чем духовно-культурных, вечно-человеческих, ценностных). В противовес этому движущей силой интеллигентских устремлений являются убеждения! Интеллектуал вполне может оказаться теоретиком, сознательно защищающим интересы определённой социальной группы (чаще всего – провластной), создателем того, что можно назвать «социальным лицемерием эпохи» (Маркс). Интеллигент же будет заниматься, наверное, самым сложным видом