– Еще и как надо! Чтоб была здесь как штык. Пока!..

И опять на крышу с харчами и термосом для НетСурьеза, который вообще забыл обо всех иных территориях НИИ и мира. Миша чуть не силком водил его в профилакторий на сто сорок четвертый уровень: поплавать в бассейне, покачать мускулы на тренажерах, попотеть в Сауне – с пивком или чаем.

– А то ж загнешься раньше времени, раньше, чем сделаем. От тебя и так половина осталась.

– Слушай, отвяжись! – наконец не выдержал тот. – Тебе, благополучному поросенку, это не понять: после всего, что было, я работаю. И могу.

– Это я-то благополучный поросенок?! – опешил Миша. – Ничего себе.

А потом раздумался: если он, вышвырнутый из обычной жизни в НПВ-мир, как в ссылку или эмиграцию, выглядит в глазах Имярека благополучным поросенком, то… какова же у него-то была жизнь? Даже имя свое сообщить не желает – все равно как саньясин.

…Миша не воспринимал НетСурьеза ни по внешности, ни по голосу даже. Ему это было как-то неинтересно, как тот выглядит, неважно. Глыба мысли. Это ощущалось, было и обликом, и сутью.

Но после этого обмена репликами как-то более присмотрелся.

…Затюканный славянский гений, гений в народе, тысячи лет живущем по принципу: каждый должен быть таким дерьмом, как все. Не умеешь – научим, не желаешь – заставим. И учат, и заставляют. В школе, в армии, в Академии наук – везде.

Cлавянский гений, довольный уже, если его идеи и знания не оборачиваются для него тюрьмой или психушкой; а в прежние времена, бывало, что и казнью.

И все равно он не мог быть иным.

4

Сами опыты на стенде были мгновенны и ненаблюдаемы. Все съеживалось до сверкающей искры, до математической точки – и возникало. С прибытком: из образца в граммы – коническая кучка в сотни грамм; из кучки – целая куча. Можно было и по второму разу, тоже получалось.

Проблему стабильности решили неожиданно просто: надо забирать системой ГиМ в глубинах Меняющейся Вселенной то самое «молодое время». Из начала циклов миропроявления. И в нем работать. И все. Даже естественно радиоактивные на Земле вещества и изотопы: торий, уран, калий-40, – возникая на стенде под ударами НПВ-молота, первое время не обнаруживали признаков распада. Лишь потом, через К-дни и К-недели, счетчики около этих образцов начинали потрескивать. «Приходили в себя», по выражению НетСурьеза.

Но эффекты «молодого t» этим отнюдь не исчерпались. Работали без сна и отдыха десятки часов кряду (точно не фиксировали, не до того было) – и не чувствовали ни усталости, ни сонливости. Питались в эти интервалы мало, но не были голодны. Более того, их тела как-то подтянулись, стали выразительнее, мышцы налились силой. И самое интересное: оба заметили (сначала у напарника, потом и у себя, что у них набухает и торчит член. И не вожделенно, а как-то иначе, просто от наполненности жизненной силой.

Панкратов совсем разгулялся; когда заставал Алю в люксе, валил ее на пол прямо в прихожей. Он первый и завел разговор об этом в Лабдробдрибе.

– Слушай, что это у нас с тобой так торчит? Ну, у тебя еще понятно – но я только отпустил Алю. После трех раз. Я ее, бедную, совсем заездил…

– По ней не скажешь, что бедная и что заездил. Между прочим, у африканских бушменов всю жизнь торчит. С малых лет. Даже после соития не опадает. Нет, серьезно.

– Знаешь, давай и тебе кого-то организуем. Снизу лаборанточку. Или крановщицу, монтажницу. Это ж просто. За удовольствие и честь сочтут с тобой в сауне попариться на сто сорок четвертом. Чего ж монашествовать, раз торчит! А то мне даже как-то неудобно.

– Тебе не поэтому неудобно. Тебе неудобно, что ты сам так раскобеляжничался. Нет, серьезно.

– Ну, почему – я же с женой…

– Так и что, что с женой. У всех живых тварей это для зачатия, продолжения рода. Только люди да их братья по происхождению, обезьяны, так жируют. Даже на собак я зря, на кобелей – хотя и они около человека развратились. А нам с тобой тем более есть на что тратить эту силу… нет, я серьезно.

– Ага… сублимировать, значит?

– Вот именно. Возгонять. Ближе к голове. И рукам…

– Ба! – перебил его Панкратов. – Зачем крановщицы – поимей тетю Нину, Нину Николаевну. Она хоть и под сорок, но еще вполне. Обрадуй ее, она же к тебе неровно дышит… – Тут он увидел направленный на него кинжальный какой-то взгляд Имярека, сбился с тона, отступил, даже поднял руки. – Все-все, ни слова больше. Не буду. Забыли.

– И чтоб кобелиных разговоров здесь у нас больше не было, – очень внятно закрыл НетСурьез тему.

«Вот гад, как он меня!.. – думал потом Миша. – То я ему поросенок, то кобель. А как поглядел, когда я про Нину-то… Во псих, никого в душу не пустит. Но ведь если по крупному – он прав, а?.. Здесь явная добавка жизненной силы от „молодого времени“, которое черпаем из начал шторм-циклов в МВ. Из начала творения миров! Что же, Меняющаяся Вселенная мне это дарует, чтобы я на бабе сопел?..»

В следующий визит Али снизу он не отправился с ней в люкс, а прямо на крыше взял сумку с харчами, сказал:

– Все, мотай вниз. Вывези детей на природу. И не появляйся, пока не позову.

– Миш, ты не заболел? – обеспокоилась та; она приготовила себя к иному и вообще была эти дни как в любовном чаду – привыкла. («Ну и что, что он груб со мной, валит на пол. Значит, желанная. И он мой желанный – Миша, Мишечка, Мишаня…»)

– Не заболел, не заболел! – Он крепко стиснул ее, от души шлепнул всей пятерней по надлежащему месту – чтоб усвоила, что не заболел, – и направил той же дланью к люку. – Как в той песне, знаешь: «Мени с жинкой не возыться…» А еще в народе говорят: «у молодки розсвербылося». Так что – брысь!

– Ну и пожалуйста! – Аля отстраняюще повела сперва головой, потом плечом, потом бедром, повела так, что Миша едва не устремился за ней. Но сдержался.

И далее было строго: пост, одиночество, сублимация, никаких утех. Аскеты древнеиндийские, безволосые вселенские йогины. И немного саламандры Чапека.

В этом была какая-то странноватая естественность: что почти не надо им пищи, что голые среди сложной аппаратуры – и что работают без устали. Все это не имело значения. Главное, тиресно и получается. Наполненность «молодым временем» – точнее, таким пространством-временем, творящим вверху, в Шаре, миры, – была упругой, одухотворенно-чувственной и самоудовлетворяющей.

Не было странности. Они прикоснулись к первичному, все отпавшее было просто лишним, вторичным.

Главное же – такая работа: Дробление. Многократное умножение вещества! В сущности сотворение его. Постепенно и Миша дозрел до значимости ее – даже, выходя из бункера на крышу, на Меняющуюся Вселенную над головой посматривал несколько спесиво: похоже, мы додумались до того, чего там еще нет; вообще нет в природе. Ну, не совсем «мы», в основном Имярек НетСурьез – но и я при этом деле. Там шторм-цикл за шторм-циклом одно и то же – а мы множим. А? Вот вам и «товды-ковды», законы сохранения.