– Насколько можно быть уверенным после подобного совпадения дат и событий.

– Как будет рада моя тетушка… О Арман, вы должны скорее сказать ей об этом.

– Непременно!

– Тем не менее нужно полностью удостовериться в истинности этого факта, прежде чем сказать хоть слово моей тетушке. Не знаю, достанет ли у бедняжки сил, чтобы пережить счастье неожиданного обретения дочери, но я уверена, что она умрет, если даже на мгновение обретет такую надежду и тут же потеряет ее снова и навсегда!

– Доверьтесь мне, Леони! Доверьтесь мне! Я предприму все необходимые предосторожности, и если я смогу вернуть дочь матери, я полагаю, что вы с лихвой оплатите гостеприимство, о котором собираетесь просить.

– Да, Арман, да! Я буду счастлива заплатить подобным образом, уверяю вас. Бедная тетя! Она была так несчастна, столько страдала, небеса должны дать ей утешение на старости лет.

– Но, – попросил Арман, – расскажите мне все, что знаете об обстоятельствах случившегося, чтобы я смог лучше определить направление моих поисков.

– Охотно! Я подробно расскажу вам эту довольно любопытную историю. Я хочу, чтобы вы узнали ее во всех деталях, тогда развязка вас не удивит.

Луицци с готовностью приблизился к Леони, чтобы услышать историю, обещающую быть очень интересной, тем более что мелодичный голос рассказчицы каждым своим словом ласкал его слух.

Да простит нас любознательный читатель, которому мы, подобно верному секретарю, передаем рассказ, доверенный нам нашим другом бароном де Луицци, если чтение не доставит ему того же удовольствия, которое испытывал он, слушая Леони, ибо мы не находимся в столь же благоприятных условиях, как она, чтобы заручиться вниманием и снисходительностью тех, кто хочет узнать тайну рождения бедной Эжени.

Впрочем, вот как об этом рассказала госпожа де Серни.

– Должна вам напомнить, мой дорогой Арман, хотя вы, наверное, уже знаете, поскольку многое вам известно, что мой отец виконт д’Ассембре и его сестра, Валентина д’Ассембре, остались сиротами с малолетства. Опеку над ними доверили господину де Кони, отцу мужа моей тетушки, который умер в начале революции. Господин де Кони был вдовцом, а его незамужняя сестра жила в Бретани. Не зная, как поступить с воспитанницей, опекун отдал ее в монастырь в нескольких лье от Парижа.

Что касается виконта д’Ассембре, моего отца, то он воспитывался вместе с сыном господина де Кони. Они получали одни уроки, в одно время были приняты при дворе короля и очень дружили, хотя и были совершенно разными по характеру.

Взгляд, который вы бросили на госпожу де Мариньон при упоминании имени моего отца, доказывает мне, что вы достаточно знаете, чтобы мне не пришлось рассказывать, каков он был в молодости.

– Да, – подтвердил Луицци, – он был весьма блестящим молодым человеком.

– Мягко сказано о человеке более чем ветреном, благодарю вас за деликатность, – молвила госпожа де Серни.

Обычно жизнь отца проходила поочередно то в самых знатных салонах двора, то в самых нескромных будуарах города, а господин де Кони беспрерывно предавался серьезной учебе и с жаром принимал участие в обсуждении и воплощении новых, витающих повсюду идей.

Право, они с отцом наглядно представляли собой два мира, присущих той эпохе.

Мой отец, беззаботный, легкий, отважный, безрассудный, презирал класс буржуазии и, не зная его, не допускал за ним даже способности думать. Он насмехался над тем, что называл сетованиями деревенщины, воспринимая глас народа как пустой, бессмысленный звук. Отец был типичным представителем общества, беззаботно проводившего день за днем в уютных салонах Трианона и черпающего уверенность в завтрашнем дне в четырнадцати веках монархии.

Как многие другие, он начал прозревать лишь тогда, когда яростным взрывом общество завершило внутреннюю работу по своему обновлению и оживлению, проходившую под обветшалыми знаменами королевской власти, могущества духовенства и дворянства, и скинуло их, как ветхое тряпье, дабы показать свою полную силу. Но как только первые шаги Учредительного собрания к независимости показали ему, что нация делает настоящее усилие для изменения порядка управления, он осудил их как дерзкую шумиху, а восстание народа показалось ему ничтожным бунтом. В честь защитников Версаля устроили знатный ужин, и там отец обратил на себя внимание отчаянным неистовством.

Господин де Кони, напротив, был на дружеской ноге с большинством из тех, кто тогда прославлял Францию своим именем. Он крайне горячо принял идеи социальных реформ, как и многие другие, возможно, не давая себе отчета, что эти реформы можно реализовать, только уничтожив до основания старое политическое устройство страны. Хотя, может быть, он предвидел все последствия, поскольку его поведение служило тому подтверждением. В то время как мой отец ночами веселился на праздниках в Мюэте, Люсьенне и Опере, господин де Кони заседал на тайных собраниях, где обсуждались способы распространения идей свободы, где шла подготовка к тому необъятному движению, которое вскоре унесло тех, кто его породил.

Пока виконт д’Ассембре домогался расположения красивейших женщин, господин де Кони искал того же у серьезных мужчин. Он навсегда отдалился от двора в тот самый день, когда мой отец привлек там всеобщее внимание: он ловко поднял веер королевы и подал его, продекламировав четверостишье, которое со времен Людовика Восемнадцатого стали приписывать одному графу из Прованса, но на самом деле оно принадлежит моему отцу. Подобная дерзость, как обращение со стихами к Марии-Антуанетте, была непростительна не только для него, но и для человека самого высокого положения. Но поэзия и этикет не строги к экспромтам, и знаменитое четверостишье

было воспринято благосклонно.

Итак, как я вам уже говорила, в тот самый день, когда благодаря счастливому случаю отец своей находчивостью завоевал расположение двора, сенешальство Ренна избрало господина де Кони депутатом третьего сословия в собрание Генеральных штатов. Спустя некоторое время мой отец в Версале демонстрировал неистовое самоотречение ради интересов Людовика Шестнадцатого, а господин де Кони подал в отставку с поста в военном ведомстве короля.

Его отставка была воспринята как проявление малодушия, и офицеры из окружения господина де Кони поклялись наказать его. Вы знаете, Арман, чем больше любят человека, тем сильнее его ненавидят и презирают, если полагают, что он пренебрег честью.

Находясь под влиянием всеобщего возмущения предательством, мой отец предложил самолично отомстить господину де Кони и вызвал на дуэль своего давнего друга. Сначала господин де Кони не принял вызова: его философские принципы трактовали дуэль как варварство. Опыт работы в Учредительном собрании убеждал его, что политическое разногласие не решить путем поединка. Но ни эти аргументы, которые он произносил вслух, ни другие, более сильные, которые он только имел в виду, не смогли удержать господина д’Ассембре от оскорбительной провокации. Таким образом дуэль состоялась, и мой отец получил серьезное ранение.