— С девами… — парнишка шмыгнул носом. — С девами, господине, хомякинские непотребство сотворили. Одежку сорвав, толоки устроили. Опосля на усадьбу повели. Сказали, там потешутся да повесят — для острастки. Мол, озерцо-то — их, а девки наши — тати!

— Сволочи! — сплюнув, выругался Ленька. Тонкие губы его побелели, в глазах сверкнула ненависть.

— Повесят, говоришь? — Никита Петрович недобро прищурился. — А ну, поднимай всех ратников! Семку, Ферапонта, Силантия. Игнатку тоже возьмем — пусть зарядит пистоли.

— Так ты, батюшко… — осунувшиеся лицо Леньки вдруг озарилось самой радостною улыбкою. — Так ты…

— Собираемся! Ослобоним всех! — поднимаясь в дом, хмуро обернулся помещик. — Ужо посчитаемся с гадами. Ишь, удумали — людей моих хватать. Их озерцо, говорят? А вот не выйдет! Колонтарь мне! Пистолеты, шпагу…

Надев доспех, Бутурлин прицепил к перевязи шпагу и, сунув в седельные кобуры пару заряженных пистолетов, сурово оглядел выстроившееся воинство. Рыжеватый веснушчатый Ленька, как и хозяин, вооружился шпагою, здоровущий чернявый Семен держал на плече увесистую дубину — ослоп, сорокалетние «старички» — Ферапонт с Силантием, прихватили по рогатине и по паре саадаков с луком да стрелами, а молодой Игнатко — короткий рейтарский карабин и сабельку.

Прямо скажем, не ахти какое вооружение. Ну, уж что есть. Лошадей тоже на всех не хватало. Сам Бутурлин уселся на быстроногую Жельку, Ленька — на каурого конька, да еще Ферапонт с Силантием оказались при лошадях. Семка же с Игнаткою — пеши.

— Ты, Семен — к Ферапонту на лошадь подсядь, хотя… — с сомнением оглядев чахлых, далеко не первой молодости лошадок, коих в ином месте непременно признали бы клячами, Никита Петрович махнул рукой. — Эх… Да уж, пожалуй, быстрее — пешими.

— Мы, господине, бегом побежим!

— Да с такими коняками и шага хватит.

Напутствуемое Серафимой и ночным сторожем дедом Митяем воинство спешно выбралось за ворота и, свернув на лесную дорожку, направилось в сторону хомякинской усадьбы, до которой было эдак верст десять с гаком. Так что раненько утречком уже должны были быть…

— Значит так, — сквозь зубы инструктировал на ходу Бутурлин. — Хомякинских намного больше, да и вооружены они лучше. Потому нам — тайно пробраться, внезапно налететь… Отбить своих… а там — посмотрим… Эй, Леньша, что там у тебя булькает?

— Так водка же, господине! Две баклажки. Я ж ее сперва выменял… а уж потом на озерцо заглянул…

— Водка, говоришь? — Никита покусал ус. — Это хорошо, это славно. Одначе потом будем пить. После победы.

Вот именно так он и выразился — после победы, ибо уже считал боярина Хомякина и его людишек своими личными врагами. Так и как не считать? Девок снасильничали, схватили, повесить хотят. Без суда и следствия! Это как так-то? Живу в лесу, что хочу, то и ворочу? Так получается? Однако — врешь! Не выйдет.

Несмотря на сумрачную ночную полутьму, двигались ходко — дорожка-то была хорошо знакомой. По ней возили снопы, по ней за грибами-ягодами хаживали и вот, на озерко — за рыбой. По обеим сторонам дороги тянулись осины да перемежающиеся орешником ивы, царапали небо сосны, махали сине-зелеными лапами сумрачные высокие ели. Пахло хвоей, клевером, еще чем-то таким, сладким, наверное — с ближнего луга. Где-то над головами забила вдруг крыльями какая-то ночная птица, невдалеке, на болотце, истошно закричала выпь.

Когда путники подобрались к вражеской усадьбе, уже начинало светать. Край неба над дальним лесом окрасился алой полоской рассвета, по краю дороги стелился утренний белесый туман.

— Спешиться, — углядев раскинувшиеся впереди, на невысоком холме, строения, тихо приказал Бутурлин.

Привязав лошадей, дальше пошли пешком. Недолго — затаились в росшем на самой опушке орешнике. Оттуда уже до усадьбы — рукой подать. Хорошо были видны крепкие запертые ворота с надвратной башенкой, частокол. На башенке маячила чья-то фигура. Караульный! Не спал, собака.

— Здесь не пройдем, — прикинув, Никита Петрович подозвал Леньку. — Что там, на заднем дворе?

— Избы холопские, амбары, овин с пилевнею, — добросовестно перечислил холоп.

— Думаешь, где-то там девок да Костьку держат?

— А больше негде. Не в хозяйских хоромах же!

Помещик натянуто усмехнулся:

— Это точно, что не в хозяйских. Бани где у них?

— Так там же, батюшко. У ручья! — Ленька указал рукою. — На заднедворье.

— Тоже за частоколом?

— Не. Кто ж бани-то — за частокол? Этак весь ручей огораживать.

— Ясно, — сузив глаза, Бутурлин послюнявил палец, пробуя ветер, поправил висевшую на перевязи шпагу и, бросив: — Пошли! — зашагал по лесной опушке по пояс в высокой траве.

Начинавшееся утро казалось спокойным, безветренным, хотя небольшой ветерок все же дул — со стороны усадьбы к ручью.

— Там деревня еще, — догнав господина, предупредил Игнатко.

— Я помню. Ферапонт, Силантий… И ты, Семен, здесь останьтесь. Шумнете, как знак подам, — распорядившись, Бутурлин оставил мужикам все огнестрельное оружие, что имелось, и махнул рукой парням, Леньке с Игнаткой. — А вы, отроче, со мной.

— А нам какого знака ждать, господине? — пригладив бороду, осторожно спросил Ферапонт.

— Молодец! — Никита Петрович одобрительно кивнул и пояснил сразу же: — Ужо, покрякаю селезнем. Услышите, тут недалече. А уж тогда…

На всякий случай разъяснив своим людям, как именно им следует «шумнуть», Бутурлин прищурился и прибавил шагу. Шумели над головами идущих ветви орешника. Холодили ноги росные травы. Вот впереди — уже совсем близко — послышалось журчанье ручья.

— А вот и бани… Хоронимся, отроче… Вот хоть в этой…

Ловко миновав скрывавшийся в утреннем тумане ручей, помещик и его люди змеями проскользнули в крайнюю баньку. Похоже, никто их и не заметил.

Банька оказалась так себе, щелястая, но то как раз было бутурлинским на руку.

— Смотрите в оба, — распорядился Никита. — Ленька — в предбаннике, а ты, Игнат, у оконца застынь… Высматривайте… не знаю, что, но — высматривайте. Может, девок наших увидите или Костьку. Или еду им понесут… Или услышите что. Не знаю.

— Ясно все, господине, — шепотом откликнулся Игнатко. — Наших ищем.

— Ага…

— А как найдем?

Никита Петрович хмыкнул в кулак:

— Эко ты нетерпелив, братец! Как найдем, тогда и скажу, что дальше делать.

Солнышко уже взошло за дальним лесом, и первые лучи его золотили вершины елей. Вот-вот — и доберутся уже до околицы, до ручья. Впрочем — уже закукарекали, запели первые петухи. Сначала — несмело — один, потом другой, третий…

— Видать, богатая усадьба, — шепнул себе под нос Игнат. — Петухов много.