— Не о том мыслишь!

Бутурлин хотел уже было дать не в меру разговорившемуся отроку леща, да не успел: где-то совсем рядом послышался вдруг злобный собачий лай! Помещик схватился за шпагу — неужто местные собаки почуяли чужаков?

— Цыть, Таран, цыть, — снаружи послышался голос. Кто-то урезонивал пса.

Никита Петрович приник глазами к щели. Не так и далеко от ручья, посреди окружавшего усадебку частокола, уже открывались ворота, выпуская запряженные волами возы. Выбравшийся за ворота отрок с копной сивых волос урезонивал рвущегося с цепи пса.

— На кого он там лает-то? — смеялись ведущие коней мужики. — Неужто на чужих девок? Так они вроде не в той стороне…

— Не в той, — насторожился Бутурлин. А в какой? Ага, верно, с другой стороны, во-он в тех амбарчиках. В каком-то из них… Может — в пилевне.

— Да это он, верно, на кошку… Цыть, Таранушко, цыть!

— Митько! Ты б воды-то в пилевню отнес…

— Так тиун не велел!

— Хэ! Так мы ему не скажем. Отнеси-отнеси, нешто мы ироды?

Молодой человек усмехнулся. Так и есть — в пилевне! Иначе зачем таскать воду в сарай для сушки и хранения соломы? Солому-то, чай, не мочить, ее сушить надобно. Да и нет еще соломы, разве что — прошлогодняя. Не накосили еще, не время. Вот недельки через две-три…

Прогрохотали возы, зашумели, проехали по броду через ручей, скрылись где-то на опушке. Удаляясь, затихли голоса, да и пес перестал лаять, видать, успокоил его Митька. Ну да, успокоил… Вон, понесся уже с кадкою к ручью, зачерпнул водицы… понес, изгибаясь… тяжела для отрока кадка-то!

— Ты куда, паскудник, воду понес? — откуда ни возьмись, возникла сутулая фигура в длинном черном кафтане, круглой замшевой шапке и с посохом.

— Так это… — Митька не знал, что ответить. Вот и молвил, дурачок, правду! — Так я этим… ну, в пилевню… попить…

— Я вот те дам, попить! Вот те попить, Вот, вот, вот!

Схватив отрока за ухо, сутулый принялся потчевать его посохом по спине. Закричав, Митька выронил кадку — вода разлилась, окатило и сутулого — и тот, еще больше озлясь, принялся бить несчастного отрока с утроенной силой.

— Тако бы вражин мира православного колошматил, — недобро усмехнулся Никита. — Одначе людишки здешние, похоже, на поля подалися… Пора бы и покричать. Давай, Ленька! Селезень ты наш, х-хо!

Осторожно выбравшись из баньки, Ленька спрятался в высокой траве и закричал селезнем, закрякал. Тотчас же со стороны главных ворот прогремели выстрелы! Рванули тишину — будьте нате! Сутулый черт аж посох из рук выронил, да, выпучив глаза, принялся испуганно озираться вокруг:

— Это… что? Это кто это?

— Ворота кто-то бьет! — столь же испуганно пролепетал Митька. — Штурмует.

— Да кому ж тут штурмовать-то?

— Так, может, господине — татары или литва!

— Откуда тут литва, чертушко? — подняв посох, сутулый быстро спровадил Митьку звать помощь. — На поле побежишь, мужиков кликнешь… Да и в церковь забеги, скажи там звонарю… Чтоб — в колокол! Чтоб — набат. Напали ж!

— А кто, кормилец, напал-то?

— А кто надо, тот и напал! Да беги уже!

Убоявшись новой порции ударов, отрок со всех ног понесся прочь, к лесу. За подмогой! Сутулый же с воплями побежал к главным воротам, созывая тех, кто еще оставался в усадьбе.

— А теперь — быстрей! — выхватив шпагу, Бутурлин выскочил наружу и в три прыжка уже оказался на заднем дворе усадьбы.

Вот и пилевня. Обычный дощатый сарай, хлипкий засовец… Отбив засов рукоятью шпаги, Никита Петрович настежь распахнул дверь:

— Олька, Катерина, Костька! Вы тут? Выходите живо.

— Господине! — девчонки поднялись из кучи старой сломы, словно тени с кладбища. В одних рваных рубашонках, избитые, с потухшими глазами… Да уж…

— А Костьки нет, господине… — тихо промолвила кареглазая Олька. — Он убежать восхотел, так Акинфий-тиун самолично его на стрелу взял — я видела.

— Что, убили, что ль? — зло ахнул помещик.

Девчонки обреченно кивнули:

— Убили, так. А тело Акинфий велел собакам бросить. Собаки тут злые. Нас сёдня б затравили бы… или повесили б. Потому как, говорят — тати мы, до чужого добра жадные.

— Ничо! — прижав девушек к себе, Никита Петрович погладил их по головам, успокоил. — Еще поглядим, кто тут тати?! Еще поглядим. Пока же пошли-ка отсель побыстрее.

— Но, господине…

— Говорю же — пошли!

Они ушли почти незамеченными — все же кто-то из челяди спустил с цепи пса. Здоровущий клыкастый зверь вмиг достиг беглецов… и тотчас нарвался на саблю. Мирный и спокойный с виду Игнатко коротко, без замаха, ударил псину под грудь. Намертво. Как и надо.

— Молодец, — обернувшись, бросил помещик.

Отрок покраснел от похвалы, словно сенная девица. Миновав ручей, беглецы бросились через луг к опушке, к орешнику…

А там уже шел самый настоящий бой, правда, пока что — огнестрельный! Перезаряжая короткую пищаль — карабин, «старички» — Ферапонт и Силантий — не забывали и хозяйские пистолеты. Дым от пороха поднимался к небу густыми грязно-бело-зелеными клубами… и в этих клубах Семка с ослопом в руках подобрался к самым воротам, да ка-ак вдарил!

Пара досок поддалась, проломилась… Воротная башенка, вздрогнув, окуталась дымом — вражины пальнули из пушки! Пущенное ядро пронеслось над головам штурмующих, не причинив никакого вреда, и плюхнулось в малиновые заросли.

— Однако же — варвары! Дайте-ка мне карабин… Девки, Акинфий-тиун — такой сутулый, с посохом и в черном?

— Да, так. С посохом. А уж злющий… Не человек — диавол!

— Ага…

Ползком подобравшись почти к самым воротам, Никита дождался, когда пороховой дым несколько рассеялся и, углядев на воротах сутулую фигуру, пальнул… Судя по крикам — попал, а вот насмерть или так, ранил, было не ясно. Да и черт с ним, с сутулым!

— Заря-жай! — убравшись обратно к опушке, азартно распорядился Бутурлин. — Целься!

Да уж, да уж… можно подумать, было из чего целиться! Кургузый карабин-аркебуз да два пистолета — из такого орудия только шагов на полсотни бить, да и то — в белый свет как в копеечку.

На этот раз Никита Петрович взял себе пистолет, карабин же отдал Леньке. Усмехнулся, целясь в бегавших в надвратной башенке людишек…

— Пли!

Три выстрела ударили разом. Не сказать, чтоб громыхнули, так… словно простыня сырая на морозе треснула. Однако же хомякинские убоялись — головы попрятали тут же.

— Так вам! — недобро засмеялся помещик. — Ужо… Заря-жай!

— Господине… — запыхавшись, прибежал оставленный на дозоре Игнатко.