пока, чтобы так уж не маяться от тоски, провернул кое-какую схему. Простенькую, но, если всё получится как надо, удастся наконец усыпить бдительность Леонтьева. А то и расположить его к себе. И тогда… тогда начнется игра по-крупному.

Пока же он следит за каждым моим шагом. Во всяком случае у себя дома. Так что я нос куда не надо не сую. И кроме столовой, гостиной, бассейна и нашей с Викой комнаты никуда не заглядываю.

Но он все равно постоянно на чеку. За завтраком и ужином — сверлит взглядом. Разговаривает со мной сквозь зубы. Однако открыто в конфронтацию не вступает. Из-за Вики, конечно. И вообще идет на поводу всех ее прихотей. Что она у него ни потребует — исполняет. И это, конечно, мне на руку.

Как-то Вика позвала меня с собой на какую-то клубную вечеринку с друзьями-подругами. Я, естественно, отказался. Она полдня терзала меня:

— Ну почему? Ну давай! Ну пожалуйста! Все наши и так спрашивают, почему я везде одна хожу, а не с тобой…

Мое «не хочу» — для нее вообще не причина. В конце концов я вспылил:

— Да какие мне вечеринки? Вика, ты в своем уме? У меня отец в камере загибается, а я пойду веселиться?

Она приуныла, но отстала, поехала в клуб одна. Вернулась среди ночи, даже не знаю, во сколько — я уже спал.

Зато на другой день прямо с утра Вика насела на Леонтьева: «Обещали же Александра Германовича под подписку отпустить! Когда?! Нет, скажи точно когда! Нет, надо как можно скорее!».

Измучила его так, что губернатор и правда взялся кому-то звонить, кого-то опять просить, ну и в конце концов буквально неделю назад отца отпустили. Под подписку.

Я ехал его встречать и отчего-то волновался. Это даже не волнение было, а какая-то нервозность. Стоял и ждал его возле КПП, а он почему-то долго не выходил. Уже всякая ерунда в голову полезла. Хотел было звонить кому-нибудь, но тут наконец он вышел.

И я в первый миг растерялся.

Мы виделись всего полгода назад, чуть больше. А глядя на него, кажется, что прошло лет пять-семь, а то и все десять. Он сильно похудел и осунулся. Костюм аж болтался на нем, как на вешалке. И лицо посерело, одрябло… Морщины стали резче, глаза будто запали глубже. Но больше всего меня потрясла его походка.

Прежде отец ходил всегда вальяжно и уверенно, вышагивал как царь. Сейчас же его будто гнуло к земле. Шел он, ссутулившись, шаркая, нетвердыми шажками. Как старик.

Отца встречать приехал не только я, но он сразу подошел ко мне. Несколько секунд смотрел на меня воспаленными слезящимися глазами, потом просипел дрожащим голосом: «Герман… сынок… спасибо тебе» и еще что-то невнятное и развел руки в стороны. Мы обнялись.

От отца пахло немыслимо: давно немытым телом, пылью, затхлостью, какой-то тошнотворной кислятиной и дешевым табаком, хотя отец не курил. Но несмотря на запах, я не мог разжать объятья. Он что-то бормотал, что-то спрашивал, а я не мог и слова сказать. Горло перехватило. Никак я не ожидал, что увижу отца таким. Хотя Вайнер предупреждал меня, конечно, что отец сильно сдал.

Потом поехали домой. В машине он закашлялся и со стоном прижал руки к прессу.

— Черти, все ребра мне переломали. Но это ладно, вроде подзажили, а вот спина… — прокряхтел он. — Болит так, что ни согнуться, ни выпрямиться толком. Еле ноги передвигаю… чуть какое неловкое движение — и простреливает так, что искры из глаз сыплются.

— Били? — спросил его, хотя и так знал и про пытки, и про побои, и про карцер.

— Да последнее время уже нет. Не трогали. Но вообще бывало. А-а, ничего, заживет. Сейчас в баньке попарюсь, отмокну, завтра буду как огурчик. Вонь эта тюремная… — он понюхал свой рукав. — Въелась как будто намертво. Фу… Лучше расскажи, что там у тебя с Леонтьевым?

После бани отцу стало совсем плохо, даже пришлось вызвать врача. Я остался ночевать с ним. Да и все эти дни почти постоянно был рядом.

Вика, конечно, обрывала телефон: то спрашивала, когда вернусь, то напрашивалась приехать к нам, познакомиться с будущим свекром.

— Да не до тебя сейчас, — сдерживая раздражения, отвечал я. — Дай ему хоть в себя прийти.

На самом деле я, конечно, кривил душой. Отец, несмотря на боли в спине и ребрах, расцветал ни по дням, а по часам.

Спину ему лечил знакомый доктор-китаец по какой-то своей восточной методике — вытяжками, массажами, акупунктурой. Вообще-то у него имеется своя клиника, но он приезжал к отцу на дом. По два часа в день его «пытал» — судя по крикам и стонам. Да и после процедур отец жаловался, что чуть не умер от боли. Но хоть не зря мучился. Всего дня через три отец заметно подвыпрямился, а через пять — так вообще крылья расправил.

А вчера заявил:

— Пора выйти в свет.

***

Проезжаю отметку 10 километров. Уже вечер, но пока светло. Жаль, что не получилось сегодня вырваться пораньше, хотя бы днём. Но я, по крайней мере, теперь уже знаю, где Лену ждать, где ее искать. А то в прошлый раз исколесил полпоселка, пока нашел нужный дом, которого на гугл-карте почему-то не оказалось.

Вдали, сквозь деревья, уже искрится синева озера, я почти приехал. И тут звонит телефон. Бросаю взгляд на экран — отец.

— Да, — помешкав, принимаю вызов.

— Герман, где ты, сынок? Все про тебя спрашивают… ждут тебя…

— Я же говорил, у меня дела. Позже буду.

— Когда позже? Через сколько тебя ждать? — допытывается отец.

Он сейчас на приеме у Явницких. Хотя какой там прием — просто посиделки в тесном кругу: Вайнер, Явницкий, отец, ну, может, еще кто-нибудь.

— Не знаю. Как освобожусь, так и приеду, — раздраженно отвечаю я, а затем рассеянно добавляю, при этом не сводя взгляда с дороги: — Может быть, через час, полтора…

Потому что вижу вдали знакомую фигурку. Или мне кажется?

Подъехав ближе, убеждаюсь — нет, не показалось, это и правда Лена. Стоит на остановке в одиночестве, ждет, видимо, маршрутку до города.

Вот это удача.

Останавливаюсь в паре метрах от нее. Выхожу. Лена оборачивается и вздрагивает. В глазах ее тотчас вспыхивает паника, а скулы заметно розовеют. Я же смотрю на нее и опять не могу сдержать дурацкую улыбку.

— Привет, Лена.

— Герман? Ты что здесь делаешь? — спрашивает она и в то же время беспокойно оглядывается по сторонам. Словно боится, что нас вдвоем кто-нибудь застанет.