молчит, пока я собираюсь. Даже не смотрит на меня, лежит, закинув руку на глаза. Только кадык время от времени дергается.

Я подхожу к нему, присаживаюсь рядом и как можно ласковее говорю:

— Мне пора. Я позвоню, как приеду к бабушке.

Он судорожно сглатывает, но не отвечает и руку не убирает.

— Я же не насовсем уезжаю. Ты же знаешь, мне учиться пора. Я буду постоянно приезжать…

— Угу, — наконец подает он голос.

Я сама убираю его руку с лица. Склоняюсь над ним. Он смотрит на меня так пронзительно, что я не выдерживаю. Скомканно прощаюсь, снова обещаю приезжать и ухожу.

Иду на остановку, а на душе такая тяжесть… Всё думаю об Антоне. Мне кажется, что я поступаю с ним нехорошо, как будто предаю. Не потому, что сейчас возвращаюсь к себе, нет. Об этом мы договорились давно, и он тогда нормально это воспринял. Сам говорил: «Конечно, малыш, учеба — это главное». Даже шутил: «Зачем мне жена-недоучка».

Боже, как давно это было… В общем-то, всего три-четыре месяца назад, а такое ощущение, что вообще в другой жизни. Просто с тех пор Антон стал совсем другим, обозлился. Но даже его я понять могу. А вот себя — нет.

Я ведь в самом деле испытывала к Антону самые теплые чувства. Мне нравилось проводить с ним время, нравилось, когда он держал меня за руку или обнимал. И даже после его травмы, когда мы только переехали к нему, я порой тихонько лежала у него плече, а он гладил меня по волосам и нашептывал ласковые слова. И мне было хорошо.

А сейчас… особенно последние дни я почти не могла находиться рядом с ним. Когда он просил подойти, я делала это через силу. Будто мы с ним однополярные магниты. Его прикосновения стали просто невыносимы. Я, конечно, терпела, как могла, давила в себе это непонятное отторжение, пыталась нормально общаться, а сама задыхалась от собственной фальши.

Юлька Орлова посоветовала просто отдохнуть от него — она единственная, с кем я поделилась своими переживаниями, да и то лишь потому, что в себе всё это носить стало невмоготу.

— Тебе просто все осточертело, что неудивительно. Я бы лично давно плюнула и сбежала. Жизнь-то одна. А ты, если уж не можешь бросить его, дай себе передышку. Недельку-другую хотя бы, — с умным видом рассуждала она.

Может, она и права. Может, какое-то время в разлуке пойдет нам на пользу. Может, вернутся к нему прежние чувства. Хоть бы!

***

Погрузившись в мысли, не сразу замечаю, что рядом останавливается черная машина.

— Привет, Лена, — слышу голос Германа. Сердце так резко дергается, что вздрагиваю сама. А затем начинает метаться в груди как безумное.

— Герман… Что ты здесь делаешь? — выдыхаю я, пытаясь совладать с собой. Но тщетно.

Он всего лишь смотрит на меня и слегка улыбается, а я… я чувствую себя как муха в паутине. Надо оттолкнуть его, надо сказать ему сухо и твердо, что… Господи, я даже не могу вот так сразу вспомнить, что собиралась сказать ему при встрече. Все слова, как назло, вылетели из головы, хотя я не раз прокручивала в уме наш воображаемый диалог, когда не могла уснуть. Придумывала хорошие, хлесткие фразы. Представляла себя уверенной и хладнокровной. А сама под его взглядом дрожу как овечий хвостик, хорошо хоть не заикаюсь.

— За тобой приехал, — безмятежно говорит он и окончательно выбивает почву у меня из-под ног. Мне больно на него смотреть, мне даже дышать больно рядом с ним.

Я еще кое-как пытаюсь ему возражать, прошу оставить меня в покое, но Герман легко отметает мои беспомощные потуги и просто берет меня под руку и подводит к машине. Забирает из рук мою сумку и устраивает ее на заднем сиденье.

— Ты же только до города меня довезешь и всё? — уточняю я, хотя, скорее, просто пытаюсь оправдать собственное безволие перед ним. Мол, мне так срочно нужно в город, что так и быть, поеду с тобой. Только поэтому.

— Конечно, Леночка, — улыбается он, а у меня от его улыбки сердце падает куда-то вниз и тут же подскакивает к горлу.

Пытаюсь пристегнуться и не получается — руки от волнения такие неловкие. Герман замечает и всё с той же улыбкой перехватывает у меня ремень и защелкивает сам. От его прикосновений, даже сквозь одежду, разбегаются по телу разряды.

— Безопасность прежде всего, — комментирует он насмешливо. А мне не до смеха.

Сначала мы едем в тишине. Он меня разглядывает, конечно, а я старательно пялюсь в окно. Но пейзажи ничуть не успокаивают, я чувствую близость Германа всеми нервными окончаниями. И дрожь внутри не утихает.

— Возвращаешься к бабушке? — спрашивает он вдруг.

Я бросаю на него вопросительный взгляд, а он, вместо ответа, кивком показывает на мою сумку.

— Да.

Жду, что Герман спросит про Антона, но он не спрашивает. А мне вот интересно узнать про его невесту. Хотя лучше не надо. Только душу себе травить. Я как подумаю, что они поженятся, так внутри всё мучительно сжимается. И нисколько не легче оттого, что у меня самой есть Антон, и оттого, что мы все равно никогда не будем вместе, и от тысячи других причин.

— Как англичанка поживает? — ни с того ни с сего интересуется Герман.

— Олеся Владимировна? — поворачиваюсь к нему. У Германа очень красивый профиль, точеный. Высокий лоб, прямой нос, волевой подбородок. Хоть на монете его профиль чекань. Правда, губы у него слишком чувственные для этого. Я на миг задерживаю взгляд на его губах, и к щекам тут же приливает кровь. Потому что так некстати вспоминаю, какие они у него мягкие. А Герман, словно почувствовав, тоже бросает на меня взгляд. И такое ощущение, что все мои мысли видит насквозь. Я краснею еще жарче. Спохватываюсь: о чем я говорила? Торопливо и смущенно бормочу: — У Олеси Владимировны все хорошо. Она замуж вышла. Работает всё там же, в нашей школе. Мы общаемся. На лето уезжала в отпуск, на море. Я буду у нее в классе практику отрабатывать.

Герман в ответ только хмыкает.

— А как Петя? Видитесь с ним?

Мне слышится в его тоне скрытая издевка, но, может, это я так настроена, что всё воспринимаю слишком остро и предвзято.

— Изредка. Давно его не видела. Но знаю, что он в армии отслужил. Сейчас работает в полиции. Не знаю, кем. С какой-то девушкой живет. В общем, нормально у него всё.

Больше он ни о ком не спрашивает, но