Девочки сгрудились в углу дортуара и, по всей видимости, собирались заняться какими-то своими делами, но теперь молча, внимательно, с нескрываемым любопытством разглядывали Жаклин и ее куклу, а маленькая арабка настороженно следила за ними.

Сестра Доротея была умной женщиной, а потому сказала:

— Эта девочка долгое время жила в другой стране и поэтому пока не говорит по-французски. Но в целом она такая же, как вы. Не пугайте ее, а постарайтесь с ней подружиться.

— А почему у нее короткие волосы?

— Она болела, и ее пришлось остричь, — подумав, ответила монахиня.

— У нее красивая кукла, — сказала одна из воспитанниц, чье лицо обрамляли задорные белокурые локоны.

— Да. Возможно, Жаклин позволит вам с ней поиграть. Но вы не должны забывать, что это ее вещь. Примите девочку в игру, так она быстрее научится языку.

Светловолосая девочка осторожно протянула руки к кукле.

— Можно?

Жаклин подобралась и даже сделала шаг назад. Но потом взгляд ее темных, как ночь, глаз столкнулся с взглядом девочки, чьи глаза казались кусочками дневного неба, и она почувствовала, что взамен позволения взять Натали ей предлагают нечто бесценное. Доверие, понимание, дружбу.

Маленькая арабка отдала игрушку, и девочки тут же занялись ею. У них тоже были куклы, хотя не такие красивые и дорогие; зато у одной из воспитанниц имелся миниатюрный фарфоровый сервиз, а у другой — целый ворох кукольной одежды, сшитой заботливыми материнскими руками.

Жаклин с изумлением наблюдала, как игрушки оживают в руках девочек и начинают разговаривать, шевелиться, совершать какие-то действия. И не важно, что дети говорили за них, двигали их руками и ногами. Все это было как будто по-настоящему.

Вскоре ей тоже дали чью-то куклу и поручили какую-то роль. Увлеченные игрой девочки не обращали внимания на то, что она не знает их языка, запросто обращались к ней, и спустя какое-то время Жаклин уже запомнила несколько французских слов.

Зазвенел колокольчик, и девочки быстро рассадили кукол на кровати, а белокурая воспитанница с красивым именем Ивонна потянула арабку за рукав.

— Пойдем!

Та уже знала, что это означает, и без колебаний последовала за новой подругой.

Оказалось, их позвали на второй завтрак, в такую же большую светлую комнату, где были столы и стулья, которые девочки без промедления заняли.

Воспитанницы не переставали болтать, пока не появилась строгого вида монахиня с молитвенником в руках. Тогда все совершили какие-то странные действия и произнесли явно заученные слова. Жаклин ничего не делала, она лишь следила за другими, но никто не обратил на это внимание.

Потом девочки вновь расслабились, а когда появилась еда, оживились. Подавали булочки с маслом, мармелад, мед и молоко: простую еду, которой Жаклин осталась очень довольна.

После воспитанниц вывели в сад. Здесь были цветущие кусты и засаженные травой лужайки, пестрые клумбы и лиственные деревья, из густых крон которых доносился стрекот цикад. В саду привыкшие к сдержанному поведению и сковывающей движения одежде девочки могли побегать и порезвиться.

Жаклин не двигалась, она только наблюдала за другими, пока все та же Ивонна не вовлекла ее в какую-то игру.

Так началась ее жизнь в пансионе. С великим трудом сестра Доротея нашла подходящего учителя. Он приходил каждый день и уединялся с Жаклин в отдельной комнате. Девочка быстро поняла, что пока она не выполнит необходимую часть упражнений и не выучит положенное количество слов, ее не отпустят к новым подругам.

В их кругу она запоминала еще больше фраз и старалась повторять действия детей в классе и в столовой. Если Жаклин в чем-то ошибалась и чего-то не понимала, сестра Доротея и другие воспитательницы мягко поправляли ее и объясняли, как и что надо делать.

Многие полюбили эту ни на кого не похожую девочку с необычной судьбой, хорошо относились к ней, и маленькая арабка не чувствовала себя обездоленной.

Жаклин не ощущала утраты, напротив, ее поглотило чувство новизны и полноты жизни. Она не любила оглядываться назад, потому что там зияла странная пустота, и понемногу училась радоваться настоящему. Прошлое казалось утонувшим во тьме, тогда как в настоящем царил свет. Что касается будущего, о нем Жаклин пока не задумывалась. В конце концов, то были почти ничем не омраченные солнечные мгновения детства, беззаботное, щедрое на восторги время.

Вскоре в пансион начали пребывать новые воспитанницы, но поскольку Жаклин была в числе первых и у них сложился свой кружок, несмотря на некоторые особенности поведения и внешности, ее воспринимали как равную. Не было ни презрения, ни подозрений, ни насмешек, тем более все девочки были из хороших семей, воспитанные, порой даже слишком скованные, потому что их с раннего детства приучали вести себя подобно маленьким женщинам.

Ивонна была куда живее и общительнее остальных. Она привязалась к Жаклин; отчасти из-за Натали, а еще потому, что арабка была такой необычной.

В дортуаре их кровати стояли рядом, и Ивонна завела привычку, когда все улягутся спать, шептаться с новой подружкой, благо та все лучше и лучше понимала по-французски.

— А кто твои родители? Как зовут твою маму? — однажды спросила она.

Жаклин промолчала, и Ивонна решила, что та не поняла вопроса. На самом деле, девочка просто не знала, что ответить.

Спустя три недели в пансион наведался Фернан Рандель. На всякий случай он решил проведать Жаклин раньше своей супруги.

Впервые увидев приемного отца маленькой арабки, монахиня удивилась. Она ожидала увидеть мужчину, безнадежно испорченного войной. Однако собранность и строгость майора не скрывали его человечности. А еще сестре Доротее почудилось, будто за внешней суровостью Фернана Ранделя таится пронзительное, на грани отчаяния одиночество.

Она предложила ему присесть, и, поблагодарив, мужчина опустился на стул. Монахине казалось, что Фернан Рандель ждет от нее каких-то конкретных выводов и советов, потому на вопрос о том, как дела у Жаклин, она ответила:

— Вы сами знаете, что с девочкой не все ладно. Потеряв родных и память, она перенесла тяжелую душевную травму и сейчас пытается найти некую точку опоры. Ей приходится делать это в чужом, незнакомом мире. Как всякий ребенок, она постепенно оправится, но станет иной. То есть, в какой-то степени, это будет уже не она. Вас это не волнует?

— Волнует. Но я не знаю, что нужно делать.

— Что-то подсказывает мне, что лично вы не собирались удочерять эту девочку.

— Это была прихоть моей жены, — признался майор. — А моя супруга — весьма своеобразный человек. Даже прожив с ней немало лет, я далеко не всегда ее понимаю.

— Насколько я мне известно, вы спасли этого ребенка? — уточнила монахиня, и Фернан вскинул