и телесное рабу твоему, отроку Ивану…

Дальнейшие слова было трудно расслышать — Миранда стала говорить тише и быстрее, и окончание молитвы, вероятно, мог слышать только мальчик.

— Она у вас священник? — спросила мать ребёнка у Сэма.

— А вот это уже новость, — только и смог сказать он.

Убрав руки от головы Ивана, Миранда повернулась к Сэму:

— Пойдём. Тут мы закончили.

Мать подростка с нескрываемой надеждой спросила:

— И что теперь?

— Ну, — задумалась Миранда. — Купите в аптеке онкорелиф и пейте каждый день.

— Но мы его уже шесть лет пьём, — возразила хозяйка.

— Вот и пейте дальше, — поддержала Миранда. — Хуже от него точно не будет.

Они вышли, но перед тем, как уйти, Сэм отозвал женщину в сторонку и сказал:

— Я оставлю вам номер своей болталки. Если случится что-нибудь, что покажется вам странным — кроме нас придёт ещё кто-то, чтобы проведать вашего сына, или вам покажется, что за вашим домом следят, или произойдёт ещё что-то подозрительное, немедленно звоните мне. Я вам помогу.

Женщина понимающе кивнула, и Сэм поспешил на улицу за Мирандой.

Часть 8/30 - Сшиватель плоти

— Преступник сюда не придёт, — сказала Беккету помощница, когда они отошли от дома больного мальчика.

— Почему ты так уверена?

— Я долго думала над списком, — начала Миранда. — У меня есть крамольная и довольно спорная версия…

— Ого.

— Правда пока для неё нет никаких подтверждений, — добавила спутница и затушевалась.

— Продолжай, — подбодрил её Сэм.

— Я, грешным делом, подумала, что преступник может убивать только тех, кто заплатил за право оказаться поближе к началу списку или получил такую преференцию по знакомству или через родственников.

— С чего ты это взяла? — спросил Беккет.

— Меня вдруг осенило, — ответила Миранда. — Если бы преступник убивал обычных людей, то, возможно, Экзархия никогда бы не начала расследования. Вероятно, убитые — люди непростые. Они те, чья смерть всколыхнула всю машину. Быть может, они чьи-то родственники или друзья, или заплатившие кому надо.

Сэм хмыкнул:

— Ты хоть понимаешь, что ты говоришь? Это ведь коррупция. Ты, фактически, говоришь, что в Экзархии торгуют местами в очереди к святой.

— Я не хотела говорить всё так резко, — пошла на попятную Миранда.

— Я думаю, наши наниматели не обрадуются такому повороту твоих мыслей, — Сэм смотрел на вещи прагматично.

— Это всего лишь гипотеза.

— Всего лишь! — хмыкнул Беккет, затем спросил прямо: — У тебя есть доказательства коррупции в Экзархии?

— Нет, — повесила голову Миранда. — Когда я попыталась проверить эту информацию в Сети, то нашла только то, что Вселенская Церковь Спасения — это первая в истории церковная структура с нулевым уровнем коррупции. За всю историю существования не было выявлено ни одного случая мздоимства, кумовства или симонии.

— Однако же! — Сэм был впечатлён.

— Первые подозрения в правдивости такого заявления появились у меня, когда я только стала изучать список. Я продолжила поиск случаев коррупции в Экзархии, задав более глубокий просмотр и настроив интеллектуальные фильтры, — Миранда снова неуверенно запнулась.

— Продолжай.

— Внезапно мой поисковый интерфейс был заблокирован. Сколько я ни пыталась, мне выскакивала одна и та же табличка, — напарница опять неуверенно замолкла.

— И что там, в табличке? Ну не томи! — подёргал её за рукав мужчина.

— Уведомление, что я должна безотлагательно явиться для внеочередной исповеди и причастия в такой-то храм к такому-то батюшке, — Миранда подняла глаза. — Неповиновение будет рассматриваться как особо тяжкий смертный грех.

— И что ты сделала?

— Показала табличку Клементине.

— А она? — Сэму приходилось вытаскивать информацию из Миранды буквально по кусочку.

— Она сказала, мол, перебьются. Велела мне подождать полчаса, пока она обнулит мои сетевые грехи. Минут через сорок поиск снова заработал, но мне программно было запрещено набирать в нём слово «коррупция» и его синонимы в любом возможном контексте, — Миранда всхлипнула. — Я очень серьёзно согрешила. Сомнение — это великий грех. А сомнение в безгрешности Церкви, тем более, грех непрощенный. Горе мне.

Сэм недобро засмеялся и взлохматил Миранде волосы, сунув в них пятерню.

Та хотела убрать его руку, но он уже убрал её сам, чтобы достать болталку — свою собственную, а не ту, что ему дала Клементина.

— Ты это чего? — поправив причёску, спросила Миранда настороженно.

— Да уж, дали мне помощницу, — вздохнул Сэм, набирая номер, и вот он уже говорил по болталке: — Грегор, привет. Хочешь ещё заработать? Уверен? Тогда подготовь мне подробный доклад по коррупции в ВЦС, а особенно, в Экзархии Марса. Лучше всего, если он будет касаться распределения мест в очереди к Клементине Сидонской… Да, придержи доклад до личного визита. Я и Миранду с собой привезу… Что, посылка для неё? Ещё не получали. Хорошо. Ждём. Отбой.

— Что сказал твой друг?

— К нам летит посылка с твоим заказом. Велел встать где-нибудь и ждать. Посылка обязательно нас выследит и сама себя вручит.

— Класс, — оживилась Миранда.

— Кстати, что за шоу ты устроила в доме? Молитва и твой крестик…

Помощница пожала плечами:

— Подобие религиозного ритуала всегда должно соблюдаться.

— В смысле?

— Людям это нравится. Люди этого ждут, — ответила спутница. — Они хотят видеть в том, кто им помогает, проводника воли Божьей. Зингер — в одной руке, а Библия — в другой. Так меня учили.

— Кто учил? — спросил Сэм.

— Я не помню, — отмахнулась Миранда. — В школе, наверное.

Они сели на скамейку в парке, почти у самой вершины купола. Сэм купил им по большому стакану рецикваса у туерного дрона-торговца. Спальный купол был непрозрачным, но небольшую часть его поверхности — сто на триста метров — превратили в панорамное окно. Отсюда — с края платформы — было удобно смотреть на марсианский закат.

Открывавшаяся их взору картина была выполнена в стиле минимализма. Солнце — жёлтый круг — садилось за чёрные силуэты куполов в красновато-молочной пелене. Туерный грузовоз — едва заметный чёрный прямоугольник — где-то вдалеке начинал своё неспешное восхождение на орбиту. Ближайшие купола были непрозрачными и светились крошечными красными огнями, обозначавшими их для летательных аппаратов. В целом, пейзаж был слишком унылым и гнетущим, чтобы делать