Запада»; чтение кантора сопровождалось пением мужского и женского хора и звуками органа. Все молитвы о возвра­щении в Иерусалим были исключены из богослужения; элегии о па­дении Иудейского государства и о рассеянии евреев среди народов были заменены гимнами благодарности за высокую религиозную миссию, выпавшую на долю последователей иудейства; догма месси­анства излагалась в молитвах в духе пророчеств о слиянии всех на­родов в одну общечеловеческую семью. Кроме торжественного бо­гослужения по субботам было введено богослужение по воскресным дням, которые для многих членов новой общины были фактически днями отдыха, — нововведение, чрезвычайно смелое для того време­ни, казавшееся умеренным реформистам «шагом к христианству» (Иост).

Центральным пунктом богослужения в реформированной си­нагоге сделалась проповедь на немецком языке. На первых порах проповеди читались различными духовными и светскими оратора­ми, местными или приезжими (Гейгер, Штерн, Филиппсон, Гольдгейм), а в 1847 г. постоянным проповедником реформированной об­щины был избран радикал Гольдгейм, переселившийся для этого из Мекленбурга в Берлин. Проповеди Гольдгейма отличались богат­ством содержания, но были нескладны по форме, так как выходец из Польши плохо владел немецким языком. Проповедник старой об­щины Михаил Закс охарактеризовал красноречие своего соперника-реформиста едким замечанием: «В проповедях Гольдгейма нет ниче­го еврейского, кроме их немецкого языка». Действительно, в изго­товленной мастерами реформы амальгаме двух культур еврейский элемент был совершенно затерт немецким. Религиозная реформа в ее светском берлинском издании не была ответом на тот трогатель­ный призыв к примирению иудаизма с современностью, который ей предшествовал. Это было полное подчинение иудаизма нуждам и удобствам момента, подчинение религии целям онемечения и граж­данской эмансипации. Люди, стоявшие «между гробами предков и колыбелями детей», оказались хорошими могильщиками старого, но плохими строителями нового. То были то ri t иг i в национальном смысле, и произведенная ими реформа, оторванная от исторических корней, оказалась мертворожденною, лишенною жизненных соков.

§ 14. Немецко-еврейская литература и «наука иудаизма»

Дух свободного исследования, обычный спутник реформации, привел к результатам более положительным, чем сама реформация. Потребность обновления иудаизма делала необходимым познание его исторического развития, изучение истории еврейского народа. Потребность самопознания коренилась вообще в том стремлении примирить еврейскую культуру с европейскою, которое пробудилось в лучших умах той эпохи. Так возникло в германском еврействе на­учно-литературное движение, имевшее все признаки ренессанса. Пос­ле омертвения раввинской науки, с одной стороны, и литературной пустоты эпохи «первой эмансипации» — с другой, впервые выступа­ет фаланга писателей, вооруженных европейским знанием, и прини­мается критически разрабатывать духовное наследие еврейства, хотя и пишут свои произведения не на еврейском, а на немецком языке. Возникает «наука иудаизма» (Wissenschaft des Judentums), которой еще предстоит превратиться в более широкую науку о еврействе, о еврейском народе.

Литературное движение началось одновременно с первой по­пыткой религиозной реформы. В то время как в Берлине зрелые мужи из круга Якобсона и Фридлендера по-детски творили реформу сина­гогального культа, группа юношей в том же городе носилась с ши­роким планом обновления еврейской культуры. В один темный осенний вечер года погромов (1819), в момент наибольшего сгу­щения германской реакции, собрались на совещание трое моло­дых людей: только что окончивший университет юрист, гегелья­нец Эдуард Ганс (Gans 1798—1839), школьный учитель и исто­рик Леопольд Цунц (1794—1886) и философ-гегельянец Моисей Мозер (1796—1838). От вопроса о борьбе с реакцией, грозившей отбросить евреев к средним векам, трое друзей перешли к вопросу о внутреннем возрождении немецкого еврейства, которое мертвеет с двух концов — окаменелой ортодоксии и ренегатского крыла интел­лигенции. Было решено учредить «Союз для еврейской культуры и науки» (Verein für Kultur und Wissenschaft der Juden). «Ненормальное отношение между внутренним состоянием евреев и их внешним по­ложением среди народов, — говорится в уставе союза, — на­стоятельно требует полного преобразования прежней системы воспитания и жизненных задач. Более образованные должны взять на себя почин в этом деле. Для этой цели образуется союз людей, кото­рые чувствуют в себе силу и призвание работать для приведения ев­рейства, путем внутреннего его преобразования, в гармонию с веком и государствами, где оно живет». К триумвирату учредителей прим­кнул ряд молодых деятелей из питомцев германских университетов; между ними был 22-летний Генрих Гейне, стоявший тогда только на пороге своей поэтической славы. Первоначально учредители со­юза поставили себе самые широкие практические задачи: открытие «научного института» или систематических лекций по еврейской ис­тории, издание специального журнала для разработки еврейской на­уки, учреждение школ и семинарий, поощрение литературы и даже распространение ремесел и земледелия среди евреев. На деле, одна­ко, вся эта обширная программа свелась к открытию нескольких эле­ментарных школ для бедных детей, к прочтению нескольких науч­ных лекций и к изданию нескольких выпусков научного журнала. В «Временнике для науки иудейства» (Zeitschrift für Wissenschaft des Judentums), который выходил в 1822—1823 годах под редакцией Цунца, печатались лекции и рефераты членов союза. Председатель со­юза Ганс помещал там свои лекции по истории римского законода­тельства о евреях; Цунц раскрывал сокровища еврейской литерату­ры в Испании и Франции средних веков; Мозер сближал принципы еврейской истории с философией Гегеля; престарелые писатели Да­вид Фридлендер и Лазарь Бендавид проповедовали в своих стать­ях — первый о спасительности немецких учебников по истории и морали иудаизма, а второй о ненужности мессианской идеи в тот век, когда добрые монархи уравнивают евреев с другими гражданами. Странно звучал этот голос двух отживших деятелей в годы юдофоб­ской реакции в Пруссии и в журнале «молодых», которые хотели бо­роться и против этой реакции, и против сервилизма старых деятелей просвещения.

Но и молодые руководители союза не имели ясного представ­ления о путях, ведущих к поставленной цели. С умами, отуманенны­ми гегелевской философией, приступили они к синтезу иудаизма с европеизмом, будучи мало знакомы (за исключением Цунца) с миро­созерцанием и бытом народа, от которого были оторваны своим воспитанием. Председатель «Союза культуры», Ганс, развивал в своих годовых отчетах туманную философию в гегельянском стиле: поня­тие нынешней Европы есть «множественность, завершаемое в един­стве», а еврейская жизнь есть «единство, еще не дошедшее до множе­ственности». Отсюда вывод: «Евреи не могут погибнуть, не может исчезнуть и иудаизм; но в великом движении целого еврейство долж­но казаться исчезнувшим, продолжая, однако, жить как река в океа­не». Когда с этих заоблачных высот приходилось спускаться в юдоль жизни, сеятелями «культуры» овладевало отчаяние. Они видели внут­реннее опустошение еврейства в Германии: «отрицательное просве­щение, состоящее в презрении к существующему, без стремления на­полнить пустую абстракцию новым содержанием» (фраза Ганса в отчете 1823 г.). Полное равнодушие общества к целям и деятельности союза, число членов которого было ничтожно, привело вскоре к тому, что союз распался и его журнал прекратился (1824). Руководи­тели дела окончательно разочаровались в возможности возрожде­ния