Ася вздохнула и начала завтракать.

Это был один из лучших её московских завтраков. В тишине пустого магазина она ела и читала интервью Дэниела Рэдклифа — его фото было на обложке свежего номера. Пролистнула интервью с актрисой Дарьей Мороз, которая казалась Асе женщиной неприятной, зачиталась «правилами жизни Джорджа Оруэлла», с удовольствием посмотрела подборку «Советский Союз и Россия в объективах фотографов легендарного агентства Magnum: с 1950-х до наших дней».

На час или может чуть побольше Ася забыла о том, что улица, на которой стоит магазин, залита кровью, что в окрестностях бродят толпы заражённых, что только стеклянная дверь отделяет её от мира смерти и ужаса, и совсем скоро ей в него предстоит вернуться.

Она дочитала Esquire, выкурила всю пачку сигарет и выпила уже три каппучино.

Несколько раз, когда с улицы снова начинали доноситься крики, она прерывалась и в панике бежала к двери, но в Чистом переулке всё было спокойно. Видимо, заражённые находили новых жертв где-то на Пречистенке.

Асе стало страшно, и она подумала, что, может быть, стоит обратно надеть костюм, но потом вспомнила, как вчера толпа заражённых так и не смогла открыть дверь, и успокоилась. Наверное, толпа побольше может дверь просто вынести, но если Ася не будет шуметь и привлекать внимания, то откуда такой большой толпе взяться.

Она села на прилавок и ещё раз оглядела магазин. Может быть, не Бог, но точно в мире существует какая-то кармическая справедливость, какая-то высшая сила, которая видит обессиленную девушку, отчаянно борющуюся за свою жизнь, и посылает ей безопасное место с едой, туалетом и алкогольным отделом.

Ася обшарила весь магазин, но штопор так и не нашла, зато в винном отделе она захватила сразу несколько бутылок австралийского сухого, закрытых не пробками, а завинчивающимися крышками. Когда-то в твиттере она прочитала шутку, что для людей с повышенной тревожностью два первых бокала — это просто возможность прийти в норму. Она допила первую бутылку. Наверное, в норму в этих обстоятельствах прийти невозможно, но ей точно стало легче. Может быть, и не нужно отсюда никуда уходить? Запасов еды здесь одной Асе хватит на месяц, а может быть и больше.

В задумчивости она открыла вторую бутылку и начала медленно прохаживаться между стеллажами. За завтраком она подумала, что в Москве больше ей оставаться не имеет смысла. Если город наводнили заражённые, значит надо бежать от города подальше. Это была простая и понятная мысль, даже скорее инстинкт, чем осознанное решение.

Но ведь не обязательно бежать прямо сейчас? Если подождать, может, выбраться из города будет проще и безопаснее? Она сделала ещё глоток — вино было правда отличное.

А может быть…

Асины размышления прервал резкий электронный звук. Его невозможно было перепутать ни с чем. Это сработал звонок на входной двери в магазин, извещающий продавцов о том, что к ним пришёл новый покупатель. От удивления Ася уронила бутылку. Она с грохотом разбилась о кафельный пол. Магазин наполнил резкий запах разлитого вина. Аккуратно Ася выглянула из-за стеллажа с печеньем.

Внутри магазина стоял абсолютно голый мужчина. Из «одежды» на нём был только перекинутый через плечо на длинном ремне автомат. Он закрыл за собой дверь и повернулся к Асе.

— Господи, человек! Живой! Господи!

Мужчина упал на колени.

Глава 5

Старший лейтенант Рома Кириллов ненавидел такие вызовы. Соседи услышали звуки драки. Точнее, не драки, а как женщину в одной из квартир били головой об стену. Женщина кричала страшно, так что слышал весь подъезд, и — что удивительно — в полицию позвонили сразу трое жильцов. Рома и его напарник Семёнов получили вызов и приехали к месту.

Какой, правда, в этом был смысл, Рома не очень понимал.

Статьи нет, забрать в отделение они мужика не смогут. Ну, может, скажут ему, чтобы бабу свою бил потише. Так бы, по крайней мере, сказал Рома. Семёнов же к вопросу домашнего насилия относился строже… Пока Рома курил на лестничной клетке (игнорируя и табличку «не курить», и осуждающие взгляды из соседних квартир), Семёнов объяснял мужичку, что в следующий раз его заберут в отдел и «засунут в жопу швабру по самые жабры».

Рома вообще не очень понимал, из-за чего весь сыр-бор. Насилие для него было нормой, просто одним из способов коммуникации. Две недели назад, во многом из-за регулярных побоев, от Ромы ушла жена. Правда, сам он этого не понимал, он был уверен, что ушла она из-за его маленькой зарплаты, о чём и жаловался за кружкой пива друзьям. Друзья кивали с пониманием — ну да, бабы они такие, меркантильные.

Ромин отец его мать бил часто и с удовольствием, как и самого Рому. Но если мать Саныч, как его звали дворовые собутыльники, бил преимущественно ремнём с тяжёлой бляхой, то сына он любил бить маленькой табуреткой — её во втором классе в подарок на 23 февраля папе сделал сам Рома. Била она больно, и маленький Рома всё молился, чтобы она наконец развалилась. Но табуретка была сделана на славу — мастеря её, Рома очень хотел сделать папе приятно.

Семёнов вышел из квартиры, не закрыв дверь. Сплюнул на пороге. Рома бросил окурок на пол, раздавил его подошвой тяжёлого ботинка. Полицейские пошли вниз. Лифта не было, шли в тишине.

Подъезд дома на Пречистенке, в который их вызвали, был устроен как космический шлюз — с улицы человек попадал в крошечный предбанник между двумя железными дверьми. Дверь на улицу запиралась на кодовый замок, а дверь в подъезд не запиралась вовсе. Именно в этом предбаннике Рома и остановился поправить съехавший с плеча автомат. Он слышал, как хлопнула за напарником тяжёлая дверь и уже собирался тоже выйти, но в этот момент с улицы донеслись крики.

Они переросли в визг, потом последовал грохот, что-то с силой ударилось о дверь подъезда. Рома включил рацию, и предбанник наполнился криками — его коллеги кричали о заражённых, о пожарах, о тысячах погибших. Пытались говорить одновременно. Один за другим они замолкали — иногда перед тем, как кто-то пропадал из эфира, остальные слышали страшный рев, выстрелы, хриплое бульканье крови в чьём-то разорванном горле…

Рома стоял и не шевелился. Семёнов точно был мёртв, и если Рома сейчас рискнёт выйти наружу, то погибнет сам. Он лёг на пол предбанника и упёрся вытянутыми руками в дверь — она открывалась с улицы внутрь. Ногами же он держал дверь из подъезда в предбанник.

Он пролежал так почти двое суток. Слушая, как за дверью умирает город. Слушая, как в эфире на коротких волнах умирают его сослуживцы. Рома не шевелился. Иногда в дверь снаружи стучали, но он не открывал. Кто-то пытался выломать и внутреннюю дверь, но Рома держался. К вечеру второго дня всё затихло.

Рома лежал в собственных испражнениях, живот крутило от голода, тело его онемело, мысли путались — пережитый шок и отсутствие сна мешали ему сосредоточиться. Зловоние сводило с ума.

Когда лейтенант Кириллов открыл дверь на улицу, это не было актом смелости или даже жестом отчаяния, он просто не мог больше терпеть запах, жару. Не мог больше лежать. Он не до конца осознавал, что делает — просто вывалился на улицу.

У входа в дом стояла их сгоревшая машина, лежало растерзанное тело Семёнова. Убитых вокруг было много — десятки, может, сотни. Рома не считал. На негнущихся ногах он сделал несколько шагов вперёд и стал истерично раздеваться — снимал,