самые удивительные рекламные выступления для доказательства своей исключительности, и вот в сентябре мир облетают ошеломляющие телеграфные строки: «В Буэнос– Айресе Алехину удалось обеспечить финансовую сторону матча с Капабланкой». Рядом сообщение из Берлина: «После продолжительных гастролей в Америке Эм. Ласкер возвратился в Германию». Ни слова об итогах его финансовых переговоров в Нью-Йорке. Может быть, действительно Ласкер не хотел становиться на пути молодого претендента?

Кроме несомненного триумфа в Париже, 1925 год ознаменовался для Александра Александровича получением в Сорбонне научной степени доктора права.

Казалось, все в порядке, и Алехин может, наконец, успокоиться и сесть за конкретную подготовку к матчу. Но как можно быть спокойным и уверенным в этом мире? Ответ Капабланки вновь вызвал тревогу.

«Я считаю себя обязанным играть в первую очередь матч с Нимцовичем, – писал Алехину чемпион мира. – По окончании этого матча я готов сразиться с вами. Я предложил Нимцовичу внести не позже 15 декабря залог в размере 500 долларов, в противном случае я буду считать претензии Нимцовича несостоятельными».

Всему миру было ясно, что переговоры датского гроссмейстера носят мифический характер. Неистощимый изобретатель самых оригинальных шахматных идеи, Арон Нимцович был на редкость своеобразен в жизни и абсолютно беспомощен в практических делах. Коллеги любили добродушного и редкостно одаренного гроссмейстера, прощали ему его чудачества, но не упускали ни одной возможности подшутить над ним. Да и сам Нимцович давал им для шуток много поводов. Рассеянный, ушедший целиком в шахматы Нимцович в жизни был большим оригиналом, способным на необычные поступки. Вдруг во время турнирной партии отойдет он от столика шага на два и на глазах у зрителей начнет делать десятки приседаний. Он считал, что во время партии ему время от времени полезно размяться. Внимательно следили за Нимцовичем служащие отелей, в которых он останавливался. Датчанин очень любил делать холодные обтирания в комнате, но не всегда закрывал после этого краны. Трижды в день потоки воды лились по лестницам.

Особенно много казусов случалось у Нимцовича при встречах с югославом Миланом Видмаром. Добродушный, но, в то же время, весьма лукавый профессор из Люблян был сильным гроссмейстером и большим любителем шуток. Каждый раз, когда он играл вместе с Нимцовичем в одном турнире, случались какие-нибудь происшествия.

Однажды Видмар, встречаясь в очередном туре с Нимцовичем, вынул из кармана во время партии огромную трубку и кисет с табаком. Кнмцович немедленно побежал к судье Мароцци.

– Я не терплю дыма, – заволновался Нимцович. Вежливый Видмар спрятал обратно трубку и табак.

Во втором круге того же турнира опять та же встреча. Вновь рассеянный Видмар вынимает табак и трубку. И вновь Нимцович у Мароцци.

– Он же не курит! – удивляется судья,

– Да, но у него такой вид, что он собирается курить, – объясняет Нимцович.

На турнире в Карлсбаде Видмар сделал свой ход и поднялся со стула.

– Вы куда идете? – грозно спросил его Нимцович.

– Гулять, – развел руками Видмар.

– Сидите на месте.

– Да, но сейчас ваша очередь думать над ходом, я имею право гулять.

– Нет, сидите! – приказывал настойчивый гроссмейстер. – Я должен видеть вашу физиономию и изучать по ней, какие планы кроются за вашим ходом.

Арон Нимцовин (1886–1935), «вечный» претендент на шахматную корону.

В другой раз Нимцович во время игры пошел в буфет, принес пустую чашку и начал стучать по ней чайной ложечкой.

– Что вы делаете? – спросил его судья.

– Мой противник пьет кофе и, размешивая сахар, мешает мне думать. Я должен предпринять встречные меры.

Сильный гроссмейстер, Нимцович взял много призов в самых ответственных международных турнирах. Он имел все права претендовать на матч с Капабланкон. Но деньги! Где мог он собрать пятнадцать тысяч долларов при его непрактичности? Датчанин носил с собой визитные карточки, на них было написано: «А. Нимцович – кандидат в чемпионы мира по шахматам».

– Вы боитесь, что забудете о том, что вы кандидат? – спросил Нимцовича малотактичный репортер.

– Нет. Я боюсь, что об этом забудет шахматный мир, – с горечью ответил Нимцович.

Когда после одной из своих крупных побед в турнире Нимцович послал вызов на матч Капабланке, шахматный мир считал этот вызов платоническим. Нет, он не сомневался в правах этого сильного гроссмейстера, но был уверен, что Нимцовичу не удастся и на десять процентов решить труднейший вопрос о финансах. Никого уже не удивила новая весть в конце двадцать шестого года, что Нимцович отказался от своих прав в пользу Алехина.

Последняя преграда пала. Все было решено, схватка с Капабланкой становилась реальностью. «Вот сыграю еще в новом турнире в Нью-Йорке, – рассуждал Алехин, – А там осенью в Буэнос– Айрес. Мечта жизни близка к осуществлению».

«Кому высылать залог в пятьсот долларов?» – спросил он Капабланку в письме от 7 декабря 1926 года.

Мимо открывшей ему дверь горничной Волянский бросился к Алехину и чуть не задушил его в объятиях, восклицая:

– Ох, как здорово! Поздравляю, Саша! От всей души поздравляю!

Алехин с трудом усадил его в кресло, но тот еще долго не мог побороть обуявшей его радости.

– Я только что прочел в «Ля Суар», – сообщил Волянский. – Какая прекрасная новость: и деньги есть и согласие Капабланки. Здорово! Как тебе удалось уговорить аргентинцев?

Алехин, улыбаясь, пожал плечами:

– Не могу даже сказать, как. Просто дали деньги. Хотят, очевидно, посмотреть нашу схватку с Капабланкой.

– Замечательно. Я сейчас встретил Куприна. Александр Иванович так доволен. Просил передать тебе поздравления.

– Спасибо. Он звонил мне.

– А откуда же нашлись деньги? – допытывался Волянский. – Какие-нибудь меценаты, миллионеры?

– Нет, дало правительство Аргентины.

– И Капабланка согласен играть? Все уточнено, улажено?

– По-моему, проблем больше нет. Договорились играть в Буэнос-Айресе, в конце года. Если, конечно, покровители Капабланки не выкинут какой-нибудь новый номер.

Волянский вскочил с кресла.

Какое может быть теперь препятствие?! – воскликнул он. – Теперь он уж никак не сможет отказаться. Есть деньги, ты – самый сильный, самый популярный среди претендентов. Столько первых призов взял! Один Баден-Баден чего стоит: двенадцать побед, восемь ничьих. И ни одного поражения! Против самых сильных гроссмейстеров мира.

– Найдут что-нибудь! А ты прав, Валя, я тоже считаю Баден-Баден своим высшим достижением. Какие я там партии играл!

– Что ты всегда умаляешь свои результаты! – не согласился Волянский. – Баден-Баден! А другие турниры! А Гастингс, а Буэнос-Айрес. Десять побед из десяти! Нет, Капабланка ничего не сможет сделать, он обязан теперь играть матч.

Алехин покачал головой.

– Логика и мне говорит: все в порядке. И все же где-то внутри копошится червячок сомнения. Вдруг опять что-нибудь произойдет. Опять найдут какой-нибудь повод сорвать матч, запутать переговоры.

– Ты просто напуган, слишком часто получал отказы от Капабланки, – произнес Волянский.

– А что?! Сколько пришлось пережить! В двадцать первом году дипломатический отказ: есть более ранний вызов Рубинштейна, ждите до первого января двадцать четвертого года.

Потом ссылка на переговоры с Маршаллом, намеки