– Очень рад это слышать.

Я неподвижно смотрел на него, пока он не отвел глаза.

– Это ваше последнее слово?

– Боюсь – да. Здесь приходится править железной рукой, Арнольд. Сами знаете, в газетной редакции не может быть места для сантиментов или преданности старым друзьям, сколь бы достойны они ни были.

Карнихан снова извлек из кармана хронометр и с удовольствием взглянул на него. Я встал и протянул руку:

– Что ж, не буду больше отнимать у вас время, сэр. Знаю, у вас много дел.

Карнихан подтвердил, что дел у него и впрямь по горло.

– Спасибо за визит, – сказал он. – И более того, Арнольд, спасибо за понимание. – Фальшь сквозила в каждом гласном и согласном звуке, им произнесенном.

– Не стоит благодарности. – Я повернулся прочь, теперь уже страстно желая поскорее оказаться на свежем воздухе, подальше от этого палладиума воспоминаний.

– Конечно… – начал Карнихан.

– Да?

– Если бы у вас было для меня что-нибудь совсем другого рода… Какой-нибудь скандал, скажем, какая-нибудь грандиозная, ошеломительная история… что-нибудь, что возбудит острый интерес наших читателей… тогда, конечно, был бы совсем другой разговор.

– Вы стали бы меня печатать?

– Причем с радостью. – Он снова улыбался. – Но ведь у вас ничего такого для меня нет. Верно?

Дневник Мины Харкер

28 ноября. Похоже, ситуация с Сарой-Энн Доуэль – и, увы, с нашим сыном – дошла до критической точки. Сегодня после завтрака бедная девушка пришла ко мне и призналась, что ей очень не по себе.

– Я всегда знала свое место, мэм, – сказала она смущенно, но решительно. – Не в моих привычках поднимать шум на пустом месте. Спросите доктора Сьюворда, мэм. Он за меня поручится.

Я заверила ее, что в этом нет необходимости.

– Продолжайте, Сара-Энн.

– Дело в вашем сыне, мэм. Вы меня извините, конечно, но это уже просто невыносимо. То, как он смотрит на меня. Как всюду ходит за мной по дому… и вечно подстерегает снаружи. Наблюдает за мной, прячась в тени.

Я горестно покачала головой, но сиделка истолковала мой жест неверно.

– Честное слово, мэм. Я правду говорю.

– Ну конечно. – Я постаралась принять успокоительный тон. – Я вам верю.

– У него трудный возраст, понимаю. И для него непросто находиться здесь, только с вами и стариком, умирающим медленной смертью.

– Да… да.

– Но он правда вгоняет меня в дрожь, мэм… то, как он на меня смотрит. Просто жуть наводит.

Я печально кивнула:

– Вы очень хорошенькая, мисс Доуэль. Уверена, вы привыкли ловить на себе нежелательные взгляды мужчин. И раз уж вы пришли ко мне, значит вы действительно сильно встревожены. Я попрошу мужа поговорить с Квинси. Мне кажется, будет лучше, если с ним отец побеседует. Даю вам слово, мы проявим строгость в этом вопросе. Подобное поведение совершенно недопустимо для юных джентльменов, что мы и разъясним сыну.

– Спасибо, мэм. Я страшно благодарна, что вы мне верите.

– Сара-Энн, вы облегчили всем нам жизнь в это крайне трудное время. Я бы очень не хотела, чтобы вы были несчастны здесь.

Девушка нашла в себе силы улыбнуться и опустила голову. Когда она вновь взглянула на меня, в глазах у нее было беспокойство.

– Что-нибудь еще? – спросила я. – Можете быть со мной откровенны.

– Вы же знаете, мэм, да?

От тона Сары-Энн, полагаю, моя улыбка стала более натянутой, принужденной.

– Знаю – о чем?

– О том, что здесь происходит. Под вашей крышей.

Само собой, в ее голосе слышалась тревога, но также (неприятно сказать) странная насмешливая нотка.

– Спасибо, – ответила я. – Но в этом доме не происходит ничего такого, о чем бы я не знала.

– Вы уверены, мэм? – спросила она, теперь уже с откровенной усмешкой, и вышла прочь.

Таким образом пока все осталось между нами. Я поговорю с Джонатаном, когда он вернется из конторы. В доме и так царит тягостная атмосфера смерти и печали. Я не допущу, чтобы она стала еще мрачнее.

Дневник доктора Сьюворда (фонографическая запись)

29 ноября. Какой необычный день был сегодня, полный странных отголосков прошлого и оживших воспоминаний.

Заинтригованный письмом доктора Уэйкфилда, а прежде всего снедаемый желанием хоть ненадолго покинуть стены этого консультационного кабинета, я отправился в Перфлит, в свою старую психиатрическую лечебницу.

Во все время путешествия – сначала на поезде, а от перфлитского вокзала на пролетке (которой правил неразговорчивый извозчик грубой наружности) – меня не оставляло ощущение, будто я возвращаюсь в прошлое, в свою прежнюю жизнь. Воспоминания толпились на каждом углу, прогуливались по каждой улице, витали над каждым полем. Я думал, они померкли со временем, но, вернувшись к ним сейчас, обнаружил, что они до жути яркие и живые.

Подъезжая по знакомой извилистой аллее к лечебнице, неумолимо вырастающей в поле зрения, я увидел, что похвальбы Уэйкфилда насчет модернизации весьма обоснованны. Казалось, даже самая форма здания претерпела изменения: если раньше оно представляло собой угрюмый приземистый барак, то теперь, после реконструкции, выглядело более длинным, гладким и безликим.

Выйдя из пролетки и поблагодарив хмурого извозчика, я увидел доктора Уэйкфилда, поджидающего меня у входа.

– Сьюворд! – Он шагнул мне навстречу, протягивая руку.

Невысокий ухоженный мужчина, он на десять с лишним лет моложе меня, но я тотчас отметил (со злорадством, которого теперь стыжусь), что волос у него значительно меньше. Его соломенная шевелюра, всегда жидковатая, уже отступает от лба подобием морского отлива.

– Большое спасибо, что приехали, – сказал он. – Понимаю, из Лондона в Перфлит добираться не очень удобно.

– Вовсе нет, – возразил я. – Для меня поездка вполне привычная. В свое время я часто катался туда-обратно. Однако мне любопытно узнать конкретную причину вашего приглашения.

– Входите, дорогой друг, и я вам все объясню.

Я переступил порог своей бывшей клиники. Даже запах здесь изменился с моих времен. Холл чистый и опрятный, в воздухе висел смешанный аромат скипидара, мыла и какой-то душистой мастики, мне незнакомой. Думаю, по многим причинам нынешняя обстановка гораздо больше способствует выздоровлению пациентов, чем прежняя. Тем не менее я остро почувствовал, что мне не хватает особого характера и духа, свойственного старой лечебнице. И тотчас же с тоской осознал свой возраст, не в первый уже раз.

– Думаю, мы начнем с чаю в моем кабинете, – продолжал Уэйкфилд энергичным хозяйским тоном, – а продолжим экскурсией по клинике. Времени для разговоров будет предостаточно.

– Доктор Уэйкфилд, я знаю, сколько у вас работы. Почему бы вам просто не сказать, что именно побудило вас вызвать меня? – Я попытался улыбнуться. – Такое мое предложение вызвано исключительно желанием избавить вас от всяких неудобств, связанных со мной.

Моя прямота явно изумила Уэйкфилда.

– Хорошо. Как вам будет угодно. Разумеется,