на нас, я находился в своём имении в Папендорфе. Я решил не рисковать и хотел отправить семью в Ригу под защиту крепостных стен. Но тут генерал Адеркас, стоящий со своей частью под Венденом, сообщил мне, что дороги на Ригу перерезаны поляками, и я решил податься в ближайшую крепость Волльмар.

Котошихин внимательно слушал и вспоминал – названия всех этих населённых пунктов были у него наслуху, когда он находился в Вильно у князя Никиты Одоевского, а потом под Нарвой с Афанасием Ордын-Нащокиным.

– Комендантом Волльмара был немец майор Вольмар Якоб Роландт, потом, когда получил от короля дворянство, он стал называть себя Спренгтпортом. Тоже мне дворянин! Выскочка! – Паткуль прошептал про себя какое-то ругательство. – Гарнизон был слаб, и для защиты крепостных укреплений пришлось привлечь гражданское население, собравшееся со всей округи. Скоро началась чума, и число защитников крепости таяло с каждым днём. Отряды Адеркаса и полковника Толля, которые находились рядом, могли бы с удовольствием прийти на помощь городу и присоединить своих солдат к гарнизону, но эта сволочь Спренгтпорт отказался открыть им ворота под предлогом того, что у него на всех не хватит продовольствия. Скотина! – снова выругался Паткуль – теперь уже во весь голос.

– Адеркас с Толлем ушли под Пернау, хотя среди осаждённых ходили слухи, что провианту хватило бы на всех чуть ли не на год. Как только Адеркас с Толлем покинули нас, поляки сразу окружили город и начали осаду. Я день и ночь находился на крепостных стенах, мои сыновья помогали мне тоже, я проверял посты, призывал народ к верности королю и не сдаваться ни при каких обстоятельствах. К концу октября у нас осталось в строю сто одиннадцать человек, способных носить оружие. Комендант собрал нас всех в замок и сказал, что третьего штурма гарнизон не выдержит. «Поляки предлагают почётную капитуляцию, в противном случае они угрожают нам истреблением», – сказал Спренгтпорт и предложил сдать крепость. Все граждане и солдаты поддержали его. Ситуация на самом деле была безвыходной.

С запада подул сильный ветер, море стало не просто беспокойным, но и грозным, корабль переваливался с волны на волну, нырял и снова выскакивал, и на палубе сразу стало довольно не уютно. Мало того, что тело насквозь пронизывал ветер, но и держаться на ногах становилось всё труднее. Паткуль, не обращая внимания, продолжал свой рассказ. Почуяв в Гришке сочувственного слушателя, он дал волю накопившемуся горю. Ему только, чтобы быть услышанным, пришлось повысить голос:

– Согласно условиям капитуляции, гарнизон получал право свободного выхода из крепости и перехода в Ревель с распущенными знамёнами, при полной амуниции, с порохом на двадцать выстрелов на каждого солдата, с горящими фитилями и с пулями во рту20. Все дворяне и их семьи, оказавшиеся в крепости, получали право на свободное возвращение по своим домам со всем своим имуществом и скарбом. Условия капитуляции были совсем неплохие. Но эта сволочь Спренгтпорт нарушил условия капитуляции и тем самым подверг опасности всех оставшихся в крепости гражданских лиц. Вместо того, чтобы выступить на Ревель, как того требовали поляки, он со всем оставшимся гарнизоном направился в Пернау, под крыло к графу Магнусу.

Гонсевский посчитал себя обманутым и страшно обозлился: он посадил в карцер трёх офицеров, оставленных Спренгтпортом в качестве заложников, а всем остальным запретил покидать крепость. Чума между тем продолжала свирепствовать в городе, заболели мои дети, слуги, жена. Умерших нельзя было положить в гробы, потому что их не из чего было сделать – в городе не было ни одной доски, всё сожгли в печах, чтобы согреться от холода. Я с трудом уговорил польского коменданта разрешить мне поехать в Папендорф и похоронить там детей и слуг. Для этого поляки выделили мне конвой. И тут я воочию увидел, как поляки беспрепятственно хозяйничали в Лифляндии. Шведы с королём все ушли воевать в Данию и оставили нас на произвол судьбы. После того как я сделал свои дела, поляки собрали нас всех в соседнем имении Хензельсхоф и поставили перед выбором: или убираться на все четыре стороны из страны, или присягнуть Яну Казимиру. Что бы вы сделали на моём месте, господин Котохи… Кото…

– Котошихин, херр Паткуль. Я бы… Я бы… не знаю, что сделал, – ответил Гришка и покраснел.

– Вот то-то и оно! – Паткуль поднял указательный палец в небо. – Жить-то каждому хочется. И мы все выбрали жизнь и присягнули польскому королю. А потом поляки стали налаживать свою администрацию – ведь совсем без власти страна не могла находиться! И меня выбрали председательствующим окружного суда. И я честно служил своим гражданам, помогая им добиваться справедливого суда. А потом весь этот карточный домик рухнул. Через десять месяцев шведы вернулись, а поляки ушли. Спренгпорт опять стал комендантом Волльмара, а меня, как изменника, посадили в тюрьму. Потом суд выпустил меня на поруки, но следствие не отменили. Назначили комиссию по расследованию обстоятельств, при которых я изменил шведскому королю, меня постоянно допрашивают, я отвечаю, собираю доказательства, но никто не хочет меня слушать. Я потратил все свои сбережения, все свои доходы на судебные издержки. Вот сейчас ездил в Стокгольм, но ничего конкретного не добился. Сказали, чтобы я вновь обращался в местный суд в Риге.

Паткуль, наконец, умолк. Молчал и Котошихин. Война повернулась к нему совсем другой стороной, да и жизнь в целом – тоже. Чем он отличается от Паткуля? Да в сущности ничем. Где справедливость по отношению к его родителям? Да там же, где она прячется от этого бедного лифляндского помещика.

Когда прибыли в Ригу, Паткуль сошёл на берег первым. Перед тем как исчезнуть навсегда, он обернулся и кивнул Гришке головой. Первое время Гришка вспоминал о нём довольно часто. А потом забыл.

Мог ли он себе представить, что через сорок лет сын этого лифляндца, барон Йохан Рейнхольд Паткуль, окажется в самом центре событий следующей, более масштабной, Северной войны, и, спасаясь от шведского короля, поступит на службу сначала к польскому королю, потом к русскому царю в надежде добиться для своей Лифляндии справедливости и правды, а под конец погибнет на плахе, став жертвой вероломства и предательства?

Вряд ли.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Скитания

Не ваше то дело, а бесовское научение.

Протопоп Аввакум, «Книга бесед»

Война явилась сущим разорением для государства российского. Она требовала постоянного пополнения казны и ратных сил. Служилых и середних людей без конца собирали по городам и весям и отправляли на войну. Многие из них разбегались по окраинам, их ловили, наказывали, но ощутимых результатов в укреплении войска всё равно не наступало. Устало село, поставляющее т.н. даточных людей, мобилизуемых на всякого рода царские работы. Семьи лишались рабочих рук, сельское хозяйство приходило в упадок. Из последних сил напрягались поселяне, поставляющие государству и ратным людям продовольствие. Торговые и промышленные люди, обложенные десятой деньгой, вынуждены были теперь платить пятую – такой указ был издан царём в 1662 году.

А для нынешния Полские и Свейские войны сбирано со всего ж Московского государства, со всяких торговых людей, и с вотчинниковых и с помещиковых крестьян и бобылей, сперва двадцатую денгу, потом десятую денгу не по один год; а в 1662-м и 3-м годах собирали со всякого чину людей… пятую денгу серебряными денгами…

Пятая деньга основательно подорвала торговлю и промышленность России, но положение ещё более усугубилось, когда Тишайший, при подсказке своего тестя Милославского, провёл радикальную финансовую реформу. Чтобы собрать как можно больше серебра в оскудевшую казну, царь распорядился выпустить медные деньги, которые должны были заменить ходившие до сих пор серебряные. При этом все налоги царь приказал взимать серебром, а расплачиваться с «бюджетниками» – медными копейками, грошовиками и полтинниками.

– Так деется во всех полунощных странах, – увещевал царя дорогой тестюшка князь Илья. – Христианские государи издавна чеканят медную монету. И ничто: народ не жалуется.

Что хорошо в «полунощных» странах, не всегда оказывается подходящим на Руси. Народ сразу насторожился и стал прятать серебро в сундуки или