Только теперь Генка заметил, что на медвежонке нет ошейника, и спросил:

— Как же мы его домой поведем?

— Очень просто, — сказал Колька и показал звонок.

— Понятно, — смущенно буркнул недогадливый Генка, — рефлекс...

Когда Колька рассказал своему деду о случившемся, старик пожевал губами черенок черной, прокуренной трубки, задумался.

— Человека в свой родной дом тянет, а зверя, однако, тоже в свой — в лес, бата.

Кольке от этих слов стало грустно.

— А где летом будешь его держать?

— Мы в пионерский лагерь поедем, — выпалил Колька, — и медвежонка с собой возьмем.

— Там тайга близко, — заметил дед и добавил: — Ладно, бата, приведи медвежонка, я ему кусок левого уха отрежу...

— Зачем? — не понял Колька.

— Отметину сделаем ему. Если в тайгу убежит, по отметине искать его будешь. Летом много медвежат в лесу бродит. У твоего отметина будет...

В лагере по совету завхоза Чауны Колька давал мишке волю. Побродит с полчасика вдоль берега и сам вернется на свое насиженное место под старой сосной. А однажды, когда выдался особенно жаркий день, медвежонок полез в речку купаться. Поплавал, понырял и, довольный, вылез из воды и стал отряхиваться.

Словом, медвежонок постепенно привыкал к новой обстановке и вел себя, как в шутку говорила Ирина Петровна, вполне прилично. Правда, к звонкам по-прежнему был очень чуток. Звякнут ли на кухне стаканы или металлическая посуда — встрепенется, навострит уши. Вероятно, не мог забыть про сахар, который ему давали по звонку.

Подошло время рунного хода лосося. Кто только не ловит рыбу в эту страдную пору!

Не дремлют в это время и медведи. Они тоже рыбачат. И не хуже людей. Наловит косолапый целую гору рыбы, зароет в укромном месте. А поздней осенью, перед тем как завалиться на зимнюю спячку в своей берлоге, разрывает яму и жрет до отвала рыбу «с душком», нагоняя побольше жира, чтобы его хватило до весны.

Когда ребята стали собраться на рыбалку, завхоз Чауна сказал:

— Зачем медвежонку рыбу сюда таскать будете? Пусть его сам порыбачит — уже не маленький.

Рыбалку решили выбрать неподалеку, на небольшой порожистой протоке. Не успели ребята столкнуть на воду оморочку, как медвежонок побежал по камням, уселся на широкий валун и сразу принялся рыбачить.

Все десять дней, пока шла на нерест кета, медвежонок ходил с ребятами на протоку. Придет, сядет на свой валун, наловит рыбы, наестся досыта и завалится спать. Он, кажется, уже позабыл про сахар, хотя изредка кто-нибудь тайком и давал ему один-два кусочка.

Но вскоре все дело испортил «медовый дух». Чауне удалось раздобыть на колхозной пасеке бочонок липового меду. Через несколько дней, когда весь мед был съеден, Чауна принес медвежонку пустой бочонок:

— На, бата, вылизывай, кое-что достанется тебе...

Мишка набросился на сладкое, залез с головой в бочонок, долго лизал остатки меда на дне. Когда Чауна пришел за бочонком, мишка ни за что не хотел отдавать его и даже больно ударил завхоза лапой по руке.

— Ишь ты, злится еще, — сказал в сердцах Чауна. — Верно, обиделся, что не весь мед отдал ему. Много хочет.

С этого дня «медовый дух» не давал медведю покоя. Мишка несколько дней после этого нервничал, плохо ел, то и дело бродил около кухни. Когда же набрел на пустой бочонок из-под меда, залез в него и так орудовал, что вместе с бочонком скатился с обрывистого берега в реку. Сам выплыл, а бочонок унесло течением. Чауна ругался.

Назавтра, только начало светать, ветер принес с пасеки сладкий запах меда. Медвежонку стало невмоготу. Сорвался с привязи, переплыл реку и побежал к пасеке. Добежав до первого улья, с ходу толкнул его, повалил и принялся с жадностью уничтожать запасы меда. Потревоженные пчелы тучей высыпали из улья, загудели и, тут же опомнившись, ринулись на медвежонка и стали жалить его. От неожиданности медведь отпрянул, замотал головой, вымазанной в меду, но ее тотчас же густо облепили пчелы. Они залезали ему в глаза, в уши, в ноздри, в пасть и с таким ожесточением жалили, что медвежонок упал на спину и стал отбиваться всеми четырьмя лапами. А когда это не помогло, начал кататься по сырой от росы траве. Но тут подоспели пчелы из других ульев и еще наддали ему. Медведь не заметил, как подкатился к избушке, где жил пасечник Сусан Геонка. Разбуженный страшным гудением пчел и ревом хищника, Геонка выскочил из избушки, схватил первую попавшуюся жердь и огрел медвежонка по спине. Потом кинулся за ружьем, а медвежонок со всех ног пустился бежать. Вдогонку за ним полетели пчелы. Они гнали его все дальше и дальше в тайгу, и когда пасечник появился с ружьем, медведя и след простыл.

Случилось это в шестом часу утра, а в восемь, когда горнист в лагере заиграл «подъем» и ребята, сонные, высыпали из шалашей, они не обнаружили под сосной медвежонка. Только цепь с кожаным ошейником валялась на траве.

Сколько ни искали его — не нашли. Так и пропал мишка.

Надыга Догдович давно обещал сыну, что возьмет его с собой на соболиную охоту. В ту зиму пора соболевки как раз совпала со школьными каникулами, и, когда Колька принес табель с одними пятерками, Надыга сказал шутливо:

— Ну, бата, в школе ты отличник, погляжу, какой на охоте будешь. Может быть, только на тройку вытянешь.

Зимой утро приходит медленно. Когда Колька вывел со двора упряжку с нартой, по радио передали: семь часов. А на улице еще было сумеречно. Морозный туман плотно окутал долину реки, и, прежде такая широкая и просторная, она казалась узкой и тесной. В десяти шагах ничего не было видно.

Упряжка бежала по снежной тропе, которая вела в глубь леса. Подгонять собак не надо было. И Надыга Догдович, положив на колени остол, закурил трубку. Колька сидел позади отца на теплой медвежьей шкуре и молчал.

Туман постепенно редел. Далеко стала видна тропа. Когда через час-полтора подъехали к высокой сопке Загези, стало совсем светло. Довольно долго объезжали сопку, потом проехали широкую падь и на холмистом берегу протоки, скованной торосистым льдом, остановились. Здесь был небольшой шалаш. По самую крышу его замело снегом, и Надыга