— Не забывай наш Гаил! — только и сказал он ей, хотя ему хотелось сказать, чтобы она не забывала его, Василия, но у него почему-то так не получилось.

А когда почтовый глиссер стремительно скрылся за поворотом, Василий еще долго стоял на берегу, испытывая странное одиночество, и впервые, как помнил себя, заплакал.

Но они не забывали друг друга.

Мария Петровна часто писала Василию, он отвечал, старательно выводя буквы на страничках в косую линейку, вырванных из ученической тетради. А когда Оксанка поехала поступать на факультет народов Севера Хабаровского пединститута, Василий поехал с сестрой. И Мария Петровна, и муж ее Коля, очень тепло встретили гостей из далекого стойбища. Видя, что Мария Петровна весела и счастлива и, видимо, ни в чем не нуждается, Дынгай почувствовал, как ему становится легко на душе. Ведь больше всего он хотел, чтобы его дорогой учительнице не было плохо, чтобы ее жизнь никто ничем не омрачал.

Ему понравился и ее муж Николай Андреевич, или просто Коля, как он велел себя звать, и когда они за ужином распили бутылку вина, Дынгай не то попросил Колю, не то приказал ему, чтобы он не обижал Марию Петровну, потому что она самой светлой души человек...

Три дня, проведенные в доме учительницы, прошли для Василия Дынгая как в сказке. Он вернулся домой и сразу же ушел в тайгу на пантовку, а там подоспела осенняя охота, а следом за осенней — зимняя. Так что Дынгаю некогда было тосковать.

И вот теперь, когда Василию Карповичу выпало счастье найти дорогую жемчужину, то он, пока замаривал ее, перебрал в памяти всю свою жизнь, особенно те три года, которые были связаны с Марией Петровной, и твердо решил, что никому не продаст жемчужину, а отвезет в Хабаровск и подарит своей учительнице.

Так думал Дынгай и даже не заметил, как длинная тень от серебристого тополя переместилась вслед за уходящим солнцем, а когда заметил, спохватился, что уже долго держит жемчужину во рту. Он вынул ее, взял из сумки кусок бинта, окунул его в блестящую струю реки, завернул жемчужину в марлю и спрятал узелок на груди под рубахой, чтобы, как говорил дядя Яков, жемчужина получила еще бо́льшую твердость...

В конце июля окончился отстрел пантовых изюбров. Дынгай сдал в Заготконтору дорогие панты вместе с лобной костью оленя и отправился в город.

На пароходе «Шторм» он встретил знакомых нанайцев, сходил с ними в буфет. Стоя у прилавка, распили несколько бутылок плодоягодного вина и закусили жестким печеньем. Дынгай спрашивал у нанайцев о делах на охоте и на рыбалке, а те в свою очередь интересовались, долго ли нынче приходилось гнаться за пантовым изюбром и сколько выдано охотникам билетов на отстрел рогачей. Заговорили и о ловле перламутровой ракушки, и Дынгай пожаловался, что вот уже второй год как совсем мало стали ее принимать, видимо, пуговичные фабрики перешли на пластмассу, и очень пожалел, если это именно так. А ракушки стало очень много, все отмели на берегах проточных рек испещрены бесчисленными дорожками — следами передвижения моллюсков из мелких в более глубокие места.

— Тбилиси, конечно, далеко от нашего Гаила, а вот почему Биробиджан давно не берет перламутра? — с сожалением произнес Василий Карпович. — Можно по Тунгуске доставлять ракушку на лодках до Николаевки, а там до Биробиджана совсем рукой подать. А прежде, бывало, и в Тбилиси много ракушек отправляли. Кто тут виноват, однако, не знаю...

— Верно, Василий Карпович! — согласились знакомые нанайцы, они тоже не понимали, почему плохо используются большие запасы некогда знаменитой на весь край даурской жемчужницы.

Дынгай достал из кармана узелок, развязал его, и на ладони у него засверкала чудесная жемчужина. Все, кто были поблизости, подошли полюбоваться, а какой-то хитроватый старичок пытался даже купить жемчужину, но Дынгай решительно заявил, что она не продается. Он, правда, не рассказал, кому он везет эту драгоценную вещицу, а когда его спросили, по каким делам он едет в город, ответил:

— Сестричку Оксанку решил проведать, давно писем от нее не было.

Всю дорогу на пароходе только и говорили о жемчужине, которую Дынгай вез с собой, и ему пришлось рассказать любопытным девушкам, как он ее добыл, когда, в каком месте и что было с ним, когда он вдруг стал обладателем такой драгоценности. Выслушав Василия Карповича, одна из девушек заметила, что если бы Дынгай жил в какой-нибудь капиталистической стране, то не вез бы открыто такую большую жемчужину. А вот у нас даже такая драгоценность не возбуждает чувства зависти и можно никого не опасаться в дороге.

— Когда мы ехали на Дальний Восток, то знали, конечно, что в крае есть и золото, и платина, и женьшень, — он ведь дороже золота, а вот, что в ваших реках есть жемчуг, я, честное слово, только сегодня узнала и своими глазами увидела.

Кто-то посоветовал Василию Карповичу — кажется, тот самый старичок, что пытался купить жемчужину, — непременно зайти в «Ювелирторг», узнать ей цену. Но Дынгай остался совершенно равнодушным к этому совету. Лишь после того как нанайцы сказали, что, пожалуй, очень интересно узнать стоимость такой жемчужины, Василий Карпович решил, что по пути, пожалуй, зайдет и узнает.

Худенький старичок, перекидывая из одного уголка рта в другой папиросу, долго вертел в руках жемчужину, разглядывал ее в лупу, клал на крохотные весы, почти час колдовал над ней, потом сбросил с морщинистого лба на переносицу свои очки и в упор стал разглядывать Дынгая, словно не веря, что эта драгоценная вещь — собственноеть нанайца.

— Сколько? — спросил Дынгай, которому надоело ждать, и, как всегда, глаза его блеснули веселой улыбкой.

— Нет у нас указания принимать! — сказал ювелир. — Уже давненько не спускают нам никакой инструкции на приемку жемчуга.

— Это почему же не спускают? — удивился Дынгай.

— Очень просто: давно считают, что у нас нет никакого жемчужного промысла, — ответил старичок.

Однако Дынгай проявил настойчивость.

— Все-таки скажите, сколько она стоит?

— Думаю, что много стоит, ни одну тысячу рублей, — бросил из-за прилавка старик. — А лучше всего вовсе не продавать ее...

— Это хорошо, что много тысяч, — очень довольный, произнес Василий Карпович и вышел из магазина.

Такая жемчужина будет