Вот он – дикарь троглодитского племени, бежит от медленного наступления ледяных бастионов минувшего ледникового периода в земли, озаренные алым отблеском негасимых вулканов. Минули бессчетные годы, и вот он уже не человек, но человекоподобный зверь, рыщет в зарослях гигантских хвощей и папоротников или строит себе неуклюжие гнезда в ветвях могучих саговников.

На протяжении миллиардов лет первичных ощущений, грубой похоти и голода, первобытного страха и безумия, некто (или нечто?) упорно продвигался назад во времени все дальше и дальше. Смерть становилась рождением, рождение – смертью. В неспешной череде обратных превращений Земля словно таяла, сбрасывала с себя, как кожу, холмы и горы позднейших напластований. Солнце делалось все больше и жарче над дымящимися болотами, где жизнь кишела все гуще, растительность цвела все пышнее. То, что некогда было Полом Трегардисом, то, что было Зон Меззамалехом, влилось в чудовищный регресс. Оно летало на когтистых крыльях птеродактиля, ихтиозавром плавало в тепловатых морях, извиваясь всей своей исполинской тушей, исторгало хриплый рев из бронированной глотки какого-то неведомого чудища под громадной луной, пылавшей в лейасовых туманах.

Наконец спустя миллиарды лет незапамятных животных состояний оно стало одним из позабытых змееподобных людей, что возводили свои города из черного гнейса и сражались в ядоносных войнах на первом из континентов мира. Волнообразно колыхаясь, ползало оно по дочеловеческим улицам и угрюмым извилистым склепам; глядело на первозданные звезды с высоких вавилонских башен; шипя, возносило моления пред гигантскими змееидолами. На протяжении многих лет и веков змеиной эры возвращалось оно и копошилось в иле бессмысленной тварью, что еще не научилась думать, мечтать и созидать. Настало время, когда и континента еще не существовало – одно только беспредельное, хаотическое болото, море слизи без границ и горизонта, бурлящее слепыми завихрениями аморфных паров.

Там, в сумеречном начале Земли, среди ила и водяных испарений, покоилась бесформенная масса – Уббо-Сатла. Не имея ни головы, ни органов, ни конечностей, он неспешным, неиссякаемым потоком исторгал из своей слизистой туши первых амеб – прообразы земной жизни. Ужасное то было бы зрелище – если бы нашлось кому видеть этот ужас; отвратительная картина – кабы было кому испытывать отвращение. А повсюду вокруг лежали плашмя или торчали в трясине великие скрижали из звездного камня с записями о непостижной мудрости предсущных богов.

Туда-то, к цели позабытых поисков, и влеклось существо, что некогда было – или когда-нибудь станет – Полом Трегардисом и Зон Меззамалехом. Сделавшись бесформенной саламандрой первичной материи, оно лениво и бездумно ползало по рухнувшим скрижалям богов вместе с прочими порождениями Уббо-Сатлы, что слепо сражались и пожирали друг друга.

О Зон Меззамалехе и его исчезновении нигде не упоминается, кроме короткого отрывка из «Книги Эйбона». Касательно Пола Трегардиса, который тоже пропал бесследно, опубликовали небольшую заметку в нескольких лондонских газетах. Никто, по всей видимости, ровным счетом ничего о нем не знал; он сгинул, словно его и не было; а вместе с ним, вероятно, и камень. По крайней мере, камня так никто и не отыскал.

Двойная тень

Среди тех, кто знает меня на Посейдонисе, я именуюсь Фарпетрон; но даже я, последний и самый одаренный ученик мудрого Авиктеса, не знаю, как назвать то, чем мне суждено стать назавтра. Посему под угасающим светом серебряных ламп в мраморных палатах моего учителя над шумным, ненасытным морем я спешно пишу сей рассказ, отборными колдовскими чернилами черчу на древнем и бесценном сером драконьем пергаменте. И когда я закончу, я запечатаю страницы в орихалковый цилиндр и брошу его из высокого окна в море, дабы моя надвигающаяся судьба не уничтожила сгоряча и письма. И может так статься, что лефарские моряки, проплывая на пути в Умб и Пнеор в высоких своих триремах, найдут цилиндр; или рыбаки вытянут его из-под волны своими виссонными неводами; и, прочитав мой сказ, люди узнают правду и послушаются моего предостережения; и нога человека более не ступит в бледный, населенный призраками дом Авиктеса.

Шесть лет я провел в уединении с пожилым учителем, променяв юность с ее желаниями на исследование вещей, покрытых мраком. Вместе мы зашли дальше, чем все прочие до нас, в изучении запретного знания; мы расшифровали не имевшие разгадки иероглифы, в коих скрывались дочеловеческие формулы; мы общались с умершими до начала истории; мы вызывали насельников запертых гробниц, ужасающих бездн за пределами космоса. Мало сынов человеческих решалось найти нас среди пустынных, истерзанных ветром утесов; но многочисленны, пусть и безымянны, были наши гости из дальних пределов пространства и времени.

Угрюм и могильно-бел, старше памяти усопших, построен не то людьми, не то бесами до возникновения мифа особняк, в котором мы обитаем. Далеко внизу северное море упорно цепляется за голые черные рифы и ревет или спадает, беспрестанно шепча, подобно разбитому воинству демонов; и все более дом, словно гулкий пустой склеп, наполняется унылым эхом их беспокойных голосов; и ветра рыдают, охваченные черной яростью, меж высоких башен, не в силах сотрясти их. Со стороны моря особняк вздымается резко над отвесным утесом; а с остальных сторон его опоясывают узкие террасы, обросшие искореженными карликовыми кедрами, что вечно кланяются вихрю. Гигантские мраморные чудища сторожат ворота, обращенные от моря; а прямые портики над морем поддерживают громадные мраморные женщины; величественные статуи и мумии расставлены повсюду в чертогах и коридорах. Но помимо них и тех духов, что мы призывали, никто не составляет нам компании; одни лишь мертвецы да тени изо дня в день прислуживают нам.

Всем известно имя Авиктеса, последнего ученика того самого Малигриса, который, сидя в башне черного камня, некромантией поработил Сазран; Малигриса, со смерти которого прошли годы, прежде чем люди о ней узнали; Малигриса, с чьих уже мертвых и разлагающихся губ продолжали сходить искусные заклинания и неумолимые пророчества. Но Авиктес не алкал власти над временем, подобно Малигрису; и, переняв все, что старший колдун мог дать, оставил города Посейдониса позади в поисках иного, еще более необъятного могущества; а мне, юному Фарпетрону, в Авиктесову старческую пору дозволено было проживать с ним его одиночество, и с тех пор я разделяю его аскезу, его бдения и его ритуалы… а теперь мне также надлежит разделить и его жуткую судьбу, что пришла в ответ на его призывы.

Не без ужаса (да, человек смертен) я, неофит, поначалу смотрел на омерзительные и потрясающие лица тех, кто повиновался Авиктесу; духи моря и земли, небес и звезд, сновавшие туда-сюда по мрамористым залам его дома. Я содрогался при виде извивающейся черной