того, что она пристала к моему учителю, выйти не может. И я подошел к нему, дабы почувствовать кожей или чем-нибудь еще невидимую сущность, что отбрасывала силуэт. Но в воздухе между солнцем и тенью не было ничего; и большего я не обнаружил ни с обратной стороны от нее, ни с иного угла, сколь бы ни старался, памятуя, что некоторые существа отбрасывают тени подобным образом.

Через какое-то время, в свой заведенный час, под завихрениями звезд, через поддерживаемые чудищами врата мы вернулись в дом на горе. И я увидел, что странный силуэт все так же следует за тенью Авиктеса, без всякого преломления кошмарно упадая на ступени и совершенно не сливаясь с тенями высящихся чудищ. И в сумеречных залах, куда не достает солнечный луч, где теней быть не могло, я ужаснулся при виде омерзительного искривленного пятна тлетворного, ни на что не похожего цвета, что шло за Авиктесом, будто вместо его собственной испарившейся тени. И весь тот день, куда бы мы ни шли, за столом ли, где призраки подносили нам еду, или во вверенной мумиям комнате гримуаров и фолиантов, тварь не отставала от Авиктеса, как проказа от прокаженного. И все учитель не замечал ее; и все я воздерживался от того, чтобы его предупредить, уповая на скорый уход гостя, столь же незаметный, сколь и его появление.

Однако в полночь, когда мы сели под серебряными светильниками, рассуждая о кровью начертанных рунах Гипербореи, я увидел, что силуэт подобрался ближе к тени Авиктеса, возвышаясь за его креслом на стене между колоссальными женскими статуями и мумиями. Тварь источала кладбищенские нечистоты и скверну хуже черной проказы ада; и я не выдержал, и вскричал от страха и отвращения, и указал учителю на нее.

Увидев теперь тень, Авиктес пристально и безмолвно ее разглядел; и ни страха, ни трепета, ни отвращения не было в рельефе морщин на его лице. И наконец он сказал мне:

– Мои знания сего существа объяснить не могут; но ни разу за все время, что я практиковал свое искусство, ни одна тень не пришла ко мне без спросу. И поскольку каждый наш призыв уже возымел ответ, мне не остается ничего иного, как полагать, что тень эта – подлинная сущность или знак оной, пришедшей с опозданием в ответ на формулу змеиного народа, которую мы посчитали бессильной и бессмысленной. И я полагаю, что лучше всего нам теперь отправиться в чертог чародейства и допросить тень, как мы умеем, дабы выяснить ее происхождение и цель.

Мы без промедления отправились в чертог чародейства и подготовились так, как было и возможно, и необходимо. И когда мы готовы были задать свои вопросы, загадочная тень приблизилась к тени Авиктеса настолько, что промежуток между ними стал не шире жезла некроманта.

Мы расспрашивали тень всеми возможными способами, своими устами и устами мумий и статуй. Но ничего похожего на ответ мы не получили; и мы вызвали некоторых бесов и призраков, наших фамильяров, чтобы расспросить ее их устами, но тщетно. И пока мы старались, наши волшебные зеркала не показывали ничего, что могло бы отбросить эту тень; и те, что говорили за нас, не могли ничего обнаружить в чертоге. И ни одно заклинание, казалось, не действовало на гостя. Тогда Авиктес посмурнел; и, нарисовав кровью и прахом на полу эллипс Омора, в который ни демон, ни дух проникнуть не в силах, он встал в его центр. Но и в эллипс, подобно жидким и летучим миазмам чумы, тень последовала за его собственной; и промежуток между ними уже стал не шире колдовского пера.

И тогда на лице Авиктеса ужас прорезал новые морщины; и лоб его покрылся каплями мертвенного пота. Ибо он понимал, как понимал и я, что перед нами нечто, превосходящее все законы и не обещавшее ничего, кроме разрушения и зла. И он возопил ко мне дрожащим голосом:

– Я ничего не ведаю об этом существе или о его намерениях по отношению ко мне, и я не властен его остановить. Уходи, оставь меня; я не хотел бы, чтобы кто-нибудь узрел поражение моего колдовства и судьбу, что за оным непременно последует. Чем раньше, кроме того, уйдешь ты, тем лучше, дабы и сам ты не стал жертвой этой тени и не обрек себя на то, чем она грозит.

Хоть трепет и объял меня до глубины души, я не желал оставлять Авиктеса. Но я поклялся повиноваться ему всегда и во всем; не говоря о том, что бессилие Авиктеса означало, что против тени я был бы бессилен вдвойне.

Итак, распрощавшись, я пошел прочь из прокаженной комнаты, дрожа всем телом; обернувшись на пороге, я увидел, что чужеродная тень, тошнотворной кляксой ползущая по полу, коснулась тени Авиктеса. И в эту секунду учитель закричал, будто увидел ночной кошмар; и лицо его уже не принадлежало Авиктесу, но было искорежено и скорчено, как у несчастного безумца, сражающегося с невидимым инкубом. Тогда я отвернулся и убежал вдоль по темному внешнему коридору и сквозь высокие врата, выходившие на террасу.

Красная луна, выпуклая и тревожная, опустилась между террасой и утесами; и тени кедров вытянулись в ее свете; и они дрожали под вихрем, подобно плащам чародеев. И, накреняясь под вихрем, я бежал по террасе к внешним ступеням, что вели к крутой тропинке в источенной ущельями каменистой пустоши за домом Авиктеса. Я приближался к краю террасы со скоростью страха; но я не мог достичь первой ступеньки, потому что с каждым шагом мрамор подо мной уплывал, подобно удаляющемуся от охочего исследователя горизонту. И сколько я ни бежал, судорожно дыша, к краю террасы я приблизиться никак не мог.

Наконец я сдался, понимая, что какое-то заклинание исказило самое пространство вокруг дома Авиктеса, не позволяя никому сбежать оттуда прочь от моря. Отчаявшись перед лицом грядущего, я вернулся к дому. И когда я взбирался по белым ступеням в тусклых, горизонтальных лучах застрявшей меж утесов луны, я узрел фигуру, ожидавшую меня во вратах. И по тянущейся за ней мантии морского пурпура я узнал Авиктеса, хотя более ничто на него не указывало. Ибо лицо у него было уже не вполне человеческим, а стало текучей смесью человеческих черт с чем-то таким, о чем на земле представления нет. Обращение сие было страшнее смерти или разложения; и это лицо уже окрасилось безымянными, нечистыми и гнилостными цветами странной тени и обрело в своих контурах частичное сходство с приплюснутой ее физиономией. Руки фигуры не принадлежали ни одному земному существу; и тело под мантией удлинилось, омерзительно тянучее и волнистое;