ни души. Жутко видеть черные проемы дверей, черные амбразуры железобетонных дотов, ходы сообщений. А вдруг там притаился враг! Разведчики прислушиваются. Ни звука. Только перешептываются о чем-то сосны…

— Осторожно! — предупреждает Шпаков. — Могут быть мины!

Вдруг и впрямь тут мины — поди разгляди их в эту безлунную ночь. Впрочем, они и так словно на минах ходят с первого дня в Восточной Пруссии!..

— Соблюдай дистанцию три метра, — добавляет «Еж».

Добрую половину ночи тратит Шпаков на то, чтобы при свете звезд нанести на карту хотя бы часть оборонительной полосы. Он посылает в одну сторону Овчарова и Целикова, в другую — Мельникова и Тышкевича. Целый час идут обе пары вдоль оборонительной полосы, и не видать ей ни конца, ни края. Три ряда траншей, колючая проволока, противотанковый ров, бронированные колпаки. И загадочное дело: почти все амбразуры нацелены на северо-запад, а не на юго-восток. Разведчики подсчитывают, сколько заготовлено на каждый километр бетонированных площадок для тяжелых орудий.

Описывая эту оборонительную полосу, Шпаков высказывает в радиограмме предположение, что она тянется, по крайней мере, от Тильзита до Велау и является как бы северо-западной стеной огромной крепости. Так разгадывает он тайну нацеленных на северо-запад амбразур. И оказывается прав: обнаруженная «Джеком» оборонительная полоса — лишь часть обширного укрепленного района «Ильменхорст» — основного укрепрайона северо-восточного угла провинции Восточная Пруссия, центром которого является город Инстербург. «Ильменхорст» — крепкий замок на северо-восточных воротах Берлина.

Именно в этот укрепленный район и вошла группа «Джек».

Из отчета штаба 3-го Белорусского фронта:

«…В Восточной Пруссии мы не имели ни одной разведывательной точки. О рубежах обороны, да и вообще обо всем тыле противника в этой области Германии у нас было слабое представление. В такой обстановке для раздумий времени не оставалось — надо было действовать решительно, быстро, идя на вынужденный риск и повышенные потери. Иного пути не было…»

К утру зарядил моросящий дождь. Шпаков бросает взгляд на часы: половина пятого, через десяток минут взойдет солнце, пора подыскивать место для дневки. Он останавливает группу в лесу под деревней Гросс-Бершкаллен, что связана узкоколейкой с Инстербургом. Разведчики устраиваются неподалеку от большого пустого дота на перекрестке просек. День проходит без происшествий.

За полчаса до захода солнца по приказу Шпакова Зина связывается с Центром. В эфире такой треск, будто кто-то жарит яичницу с салом. Теперь Аня помогает Зине. «Хозяин» узнает об укрепленной полосе, о гибели командира. Потом Зина принимает известия из Москвы. Разведчиков ожидает сюрприз. Оказывается, войска 3-го Белорусского, того самого фронта, на который работает, чьими глазами и ушами является группа «Джек», еще 1 августа освободили Каунас. А от Каунаса до Инстербурга всего сто сорок километров.

Рассудительный Зварика сразу же начинает высчитывать:

— Если наши хлопцы будут наступать хотя бы по четырнадцать километров в день, то через десять дней они придут сюда!

— Теперь все ясно, — задумывается Мельников. — Та немецкая дивизия, с которой мы повстречались ночью, спешила на помощь третьей танковой армии под Каунас!

— Каунас! — шепчет Раневский. — Он чуть не стал для меня могилой…

— Послушай-ка Берлин, — просит Шпаков Раневского. — Что там Геббельс заливает?

Зина настраивается на берлинскую «Дейчландзендер». Прошли те времена, когда эта мощная радиостанция, громыхая на весь мир, почти каждое сообщение ставки фюрера начинала громоподобным трубным кличем сотни фанфаристов. Не до фанфаронства Берлину теперь, в августе сорок четвертого… Давно отзвонили колокола рейха по шестой армии, погибшей в Сталинграде, отзвонили и замолкли. Их перелили на пушки, и потому не плакали колокола ни после прошлогоднего Курского побоища, ни после гибели группы армий «Центр» этим летом в Белоруссии. Не объявлял Геббельс и официального траура…

Высокий светловолосый Натан Раневский присаживается на корточки, надевает наушники. Лицо его суровеет. При звуках немецкой речи ему вспоминается лагерь «Б» в Каунасе, где он пять долгих месяцев учился науке ненависти.

Раневскому двадцать четыре. Родился он в деревне Мякоты под Минском, в семье поляка-крестьянина. Учился в минской школе, там вступил в комсомол. Война застала его в ленинградском комвузе имени Крупской. В августе сорок первого будущий историк ушел с третьего курса в 1-ю Ленинградскую авиабригаду, отважно дрался против тех самых гитлеровских дивизий, которые обороняли теперь Восточную Пруссию. В конце сентября попал в плен под станцией Мга. Третий смелый побег в марте сорок второго оказался удачным. Чуть живой добрался до отцовского дома. Как только немного окреп, связался с подпольщиками, а после провала организации бежал к партизанам. В начале августа сорок третьего Патан Раневский стал одним из главных помощников командира разведывательной группы штаба Западного фронта Михаила Минакова. В этой группе он и встретил капитана Крылатых. Заслуга Раневского — широкая сеть связных в Минске, Столбцах, Дзержинске. Ему удалось завербовать и немцев с погонами вермахта. С помощью одного из своих агентов он похитил в генерал-комиссариате Белоруссии план военных объектов и укреплений Минска.

И вот Натан Раневский, недавний узник лагеря «Б» в Каунасе, узнает, что Каунас стал советским! Для него это особенно большой праздник. А что говорят немцы? Раневский плотнее прижимает наушники… О, это интересно! Ставка фюрера признает, что 1 августа русские войска перерезали сухопутные коммуникации, связывающие группу армий «Север» с Восточной Пруссией! Сильные бои в районе Чудского озера… Русские рвутся к фатерлянду — к Восточной Пруссии… Исключительно тяжелые бои под Вилкавишкисом…

Раневский с улыбкой кивает друзьям — потерпите, есть что послушать! Глаза его вдруг загораются. В них — радость и тревога.

— Друзья! — не выдерживает он. — Восстание в Варшаве! Немцы отрезаны! Повстанцы захватили вокзалы! Но немцы удерживают мосты через Вислу!

Восстала Варшава! Вновь радостно обнимают друг друга разведчики. Они не могут предвидеть трагический исход борьбы повстанцев-варшавян, преданных руководителями старой Польши…

Безлунной ночью группа подходит ближе к Инстербургу, почти к самым его окраинам. С трудом продираются они в потемках сквозь ельник, разводя руками густые ветви. В полночь слышится гул бомбежки, повисают над станцией осветительные авиабомбы, шарят лучи прожекторов — две девятки наших ночных бомбардировщиков бомбят Инстербург, этот крупнейший после Кенигсберга железнодорожный и шоссейный узел Восточной Пруссии. Бешено тявкают зенитки, ухают фугаски. Но вскоре все стихает, тревожно перекликаются лишь паровозы на стратегической магистрали Тильзит — Инстербург — Бромберг — Берлин. В эту ночь воют надсадным сиренным воем многие восточпопрусские города.

Сегодня новолуние. Только к шести утра восходит молодой месяц и повисает на небе запоздалой бледной ракетой.

Так и не находит Шпаков мало-мальски сносного места для базы под