я все же останусь тут, — выдавливаю улыбку. — А вещи привезут, я попрошу.

Врач кивает и уходит, понимая, что со мной бессмысленно спорить. Звоню Роме, который собирается возвращаться на место аварии, и прошу привезти чемодан Никиты. Он обещает это сделать, а еще привезти мою сумку, которая осталась в доме у Волкова.

Расспрашиваю его об Аделии. Он рассказывает с неохотой. Пока что точно не понятно, какие будут последствия и что с ребенком, но надежды только на лучшее.

Будто разом исчезает придавливающая грудь многотонная плита. Дышу, успокаиваясь. Все хорошо. Все обязательно будет хорошо. Закрываю глаза и откидываю голову назад.

Проваливаюсь в сон, а проснувшись, теряюсь во времени. Спускаюсь на этаж ниже, покупаю отвратительный кофе в кофейном аппарате. Часы показывают пять утра. Надо бы позвонить сестре Никиты Валентине и сообщить ей о происшествии.

Приезжает Рома и отдает мне две сумки, мою и Никиты. Не знаю, хватит ли там одежды для Ника, потому что сумка реально маленькая.

Скорее всего, нужно будет привезти вещи для Фадеева.

Дожидаюсь семи утра. Набираю Валентину, коротко описываю ей ситуацию.

— Инга Арамовна, что же делать? — слышу, что она начинает плакать.

— Нужно привезти его вещи.

— Дело в том, что нашей тетке, Марии, тоже стало плохо. Ее в больницу положили, в кардиологию. А у нее тут хозяйство — мама дорогая! Я не могу сорваться, мне надо, чтобы меня кто-то подменил.

— Я бы могла привезти вещи, но мне надо как-то попасть в квартиру.

— Так это запросто. В квартире, где вы живете, в кухне, на самой верхней полке лежат ключи от его квартиры.

— Я думала, это дубликат наших, — произношу растерянно.

— Нет-нет. Инга, миленькая, помоги, прошу. Ну не могу я сорваться, понимаешь? Да и Женька тут, куда ее деть?

— Хорошо, Валя, не переживай, я все сделаю, как ты сказала, — киваю болванчиком, даже не замечая, как мы с ней перешли на ты. — Валь, ему бы телефон еще… его всмятку.

— Возьми в кабинете в письменном столе. Там лежат какие-то трубки.

Прощаемся с сестрой Никиты.

— Фадеева? — вырастает передо мной врач.

В горле пересыхает. Сил на то, чтобы объяснить, что я не Фадеева, нет. Просто киваю. Послушно иду за доктором. Интересно, и что, они вот так любую могли бы провести сюда? Достаточно представиться женой? И даже не проверили?

— Он в этой палате. Пока один, но скоро подселят второго пациента. Поговорите пока. Но недолго и без стрессов. Хорошо?

Доктор уходит, а я замираю перед закрытой дверью. Что будет, когда я войду? Сколько ненависти выльется на меня? Как стану отбиваться? Что придумать?

Но и оставить его не могу. Не по совести это. Всю жизнь себя корить буду за то, что случилось.

Тяну ручку вниз. Она скрипит, как старая телега, кажется, даже на улице слышен этот скрип.

Вхожу в светлую палату. Обычная комната. Две кровати вдоль стен, два окна, свет утреннего солнца затапливает все вокруг. Одна койка пустая, на второй лежит Никита.

Маленький какой-то. Резко похудевший за эту ночь. Лицо в синяках, на правой половине лица множественные царапины, гематомы. На виске шов, губа разбита, голова перемотана, через бинты видна кровь. Нижняя часть тела прикрыта одеялом.

Никита расфокусированно наблюдает за мной.

Внутри меня все болезненно накалено. Неважно, как я отношусь к нему, то, что я устроила — непростительно. Как бы я хотела отмотать все назад и сделать по другому.

Слышу, как кто-то в палате всхлипывает, и не сразу понимаю, что это мой плач. Плечи у меня трясутся, ноги ватные, я иду вперед, шаркая пятками, потому что выше поднять ноги нет сил. До боли закусываю губу, сжимаю руки в кулаки.

Опускаюсь на стул, не сводя взгляд с Никиты.

— Привет, — шепчу.

— Мне сказали, что вы моя жена, — говорит хриплым, почти стариковским голосом. — Это, наверное, какая-то ошибка, потому что я вас не знаю. И жены у меня нет.

Дыхание замирает, сердце замораживается в ту же секунду. Закрываю лицо ладонями и, не в силах сдерживаться, рыдаю.

Глава 24

Никита

Она сидит передо мной и плачет. Совершенно точно у нее истерика. Я бы, может, и подошел к ней, успокоил. Что-то сказал. Но мне тяжело дышать, каждый вздох отдает болью в груди, я просто физически не могу двигаться.

Сказали, что основной удар пришелся в пассажирское место. Туда, где сидел я. Водитель отделался малой кровью.

Теперь у меня не переставая гудит башка, перемотанная бинтом, ногу я вообще не чувствую, хотя меня уверили, что она есть. Лицу больно, я чувствую, как тянет шов на виске. Спроси, что у меня не болит, — и я не найдусь с ответом.

А она продолжает завывать. Тихонечко так, чисто по-женски скулит в раскрытые ладони.

— Ладно, Разина, не реви, — набираю в легкие воздуха, но кислород не доходит до места назначения, боль растекается по грудине, и я стону.

— Сволочь ты, Фадеев. Я-то думала, у тебя амнезия, — вытирает мокрое лицо и смотрит с тревогой.

Я моргаю несколько раз и рассматриваю Ингу. М-да, выглядит она не очень. Измученная, под глазами черные мешки, щеки впали. Глаза красные, будто она плакала несколько часов.

— Какого лешего тебя сюда принесло?

Я злюсь на нее. И за то, что она устроила это представление с

Ромой, и за то, что видит сейчас мою уязвимость.

— Надо было остаться в стороне? — спрашивает устало.

— Надо было, — киваю.

Инга опускает глаза в пол, замирает.

— Прости меня, — говорит тихо, но уверенно.

— За что? — удивляюсь я. — Твоей вины в этой аварии нет. Кто-то не учел погодные условия и набрал слишком высокую скорость, не смог безопасно завершить маневр и спровоцировал аварию.

— Если бы не я, вы бы никуда не поехали в непогоду.

— Это да, — все-таки вздыхаю и тут же кривлюсь от боли.

— Надо было отказаться от поездки с Веремеенко, — она будто разговаривает сама с собой. — Надо было остаться дома. Надо было никогда не возвращаться в этот город.

— Разина, прекрати. Еще надень на себя рясу и уйди в монастырь грехи замаливать. Случилось то, что случилось, — сглатываю. — Как Аделия?

— Она беременна. Ты знал? — отрицательно качаю головой. Не