этого слова), но я слишком хорошо знаю ее величество и полностью уверен в том, что Филонов был ее парамуром[53]. И что ему придется несладко, если на него наложит лапы наша немкакоролева[54].

Как мне сообщили, в Англии следы Фэллона исчезли, словно этого человека никогда не было в Британии. Когда же заметили его исчезновение, то проверили все корабли, уходившие в тот и следующие дни в Америку и Европу. Два корабля, отчалившие до того, как была замечена пропажа, зашли перед дальним переходом через Атлантику в Корк в Ирландии, где агенты обыскали каждый дюйм каждой палубы от киля до клотика. Бесполезно – они нашли лишь кучу контрабанды, парочку безбилетных пассажиров, но никакого Фэллона там и близко не оказалось. Следовательно, подумал я, он либо до сих пор в Англии, либо покинул королевство каким-нибудь другим путем. Но поисками в Англии занялись другие, а я стал ломать голову над тем, куда он мог еще сбежать. По всему выходило, что это могло случиться лишь на каком-либо небольшом кораблике, перевозящем контрабанду. А таковой, вполне вероятно, направился бы либо в Норвегию – она теперь стала главным перевалочным пунктом для Балтики, – либо в Голландию или Бельгию. Конечно, оставалась еще Франция, но оттуда его сразу же передали бы русским.

Я решил начать с Голландии – во-первых, она являлась самым логичным перевалочным пунктом для моего русского друга, а, во-вторых, по словам Спенсера-Черчилля, один из Ротшильдов обмолвился, что его якобы там видели. Впрочем, у меня была и еще одна цель. То, что этот болван Пальмерстон позволил своей иррациональной ненависти к русским взять верх над рассудком и вновь начал мутить воду, обещало стать настоящей катастрофой для Англии, и я решил попробовать хоть как-то разрядить ситуацию. Тем более что и Россия мне была не безразлична – все-таки я вырос в Одессе, хоть и оставался при этом британским подданным. Да, я причинил своей второй родине немало вреда, но я это делал по приказу свыше и при этом верил в то, что это нужно моей стране. Теперь же я вижу, что Англии от нового курса Пальмерстона будет только хуже. И решил попробовать хоть что-нибудь наладить в частном порядке.

Поэтому, прибыв в Гаагу, я послал уличного мальчишку в русское посольство с запиской, в которой говорилось, что человек, встречавшийся в декабре прошлого года и в марте этого с послом и господином Сидоровым, еще раз просит о подобной встрече. Мальчишка, вернувшись, передал мне на словах (пришлось несколько раз его переспросить, прежде чем я с помощью немецкого понял, что он хотел сказать), что я могу явиться в этот самый «Золотой двор» в пять часов вечера, где меня будет ждать некто Хаугенс. Что это имя не настоящее, было понятно сразу – так звали великого голландского физика, жившего около двух столетий назад[55].

– Так чем же я могу вам помочь? – спросил тот меня. По манере общения мне показалось, что и этот молодой человек прибыл на той самой таинственной эскадре, и потому я решил ничего не скрывать и рассказал ему про Пальмерстона и про то, что мне было известно про его планы, а также про его связи с Ротшильдами.

– Вот, значит, как, – покачал головой мой собеседник. – Ну что ж, благодарю вас. Вот только… вы не скажете, зачем вам это нужно? И почему вы вообще в Гааге?

– Насчет второго проще – я прибыл, чтобы попробовать найти некого Филонова, бежавшего из Тауэра в прошлом году.

– Мы бы тоже хотели его найти, – усмехнулся «Хаугенс». – Сказать честно, мне лично на него наплевать, невелика потеря. Но мое командование не любит предателей. А что по первому пункту?

Я глубоко вздохнул, чуть помедлил и все же решился выложить этому странному русскому все начистоту:

– Я считаю, что ненависть Пальмерстона к России пагубна для нашей страны. То, что нам предложили в декабре, было достаточно щедро с вашей стороны. Я понимаю, что в будущем условия будут только хуже, но чем раньше мы заключим мирное соглашение, тем лучше для Англии. Да и для России – все-таки я родился в этой стране.

– Ну что ж, спасибо. Мне тоже так кажется. Я передам ваши слова дальше. Вы долго еще будете в Гааге?

– Полагаю, что еще два-три дня. Попробую найти след Филонова.

– Тут я смогу вам немного помочь. Он действительно был в Гааге в конце ноября – по нашей информации, в отеле «Дулен». Мы об этом узнали слишком поздно, уже после вашей встречи с нашим послом, и направили туда группу захвата, но его и след простыл. И куда он после этого делся, мне доподлинно неизвестно.

– Хорошо, спасибо. Попробую узнать побольше в гостинице. Если будут для вас какие-либо новости, я оставлю записку у бармена снизу. Скажете, что вы «отрок с пуговицей», он вам ее и передаст.

– «Отрок с пуговицей?»

– Ах, да… это еще не… ладно, не берите в голову[56]. И от себя скажу, что и я надеюсь, что в Англии преобладает благоразумие. Но после того, как Пальмерстон загубил на корню вашу мирную инициативу, я отношусь к этому несколько пессимистически.

– Все равно посмотрим, что можно будет сделать. В крайнем случае… Никто не вечен – и Пальмерстон в том числе. Равно как и Спенсер-Черчилль. А если их каким-то чудесным образом не станет, то вполне вероятно, что королева одумается.

Я боялся, что моему собеседнику это не понравится, но тот лишь кивнул:

– Тоже верно. Вот только мы этим заниматься не будем.

– Конечно.

– Ну хорошо. Значит, так. Канал связи будет именно здесь, в Гааге – можете передать записку тому же бармену, но для «мистера Стюарта». Ну что ж, давайте выпьем за мир между нашими странами.

И мы чокнулись тяжелыми оловянными кружками. Я допил свое пиво, пожал руку русскому и отправился в «Дулен».

3 апреля 1855 года. Нью-Йорк,

Восточная 19-я улица, дом 36.

Резиденция семьи Грили.

Сэр Тед Фэллон, дичь

– Вы не сопроводите меня обратно в гостиницу, сэр Теодор? – промурлыкала миссис Натаниэль Бэнкс[57], она же Мэри Теодосия Пальмер Бэнкс. – А то мы с вами, как оказалось, в одном отеле. И никогда не знаешь, какой сброд может встретиться тебе на улице…

Я еще подумал, сама она еще не так давно работала на той же фабрике, что и ее муж, а теперь, видите ли, простые люди для нее «сброд». Но я обрадовался – все-таки вечер для меня был малоприятным. В гостях у Мэри Грили было с десяток жен местных политиков, в основном из Нью-Йорка, но среди них оказалась и жена члена Палаты представителей от Массачусетса, Мэри Бэнкс. Я прекрасно знал, что в нашей истории ее муж в ближайшем будущем стал спикером нижней палаты Конгресса, и что они оба – и жена, и муж – ярые аболиционисты. Более того, Натаниэль ранее избирался от ксенофобской и антикатолической партии «Ничего не знаю»[58].

Эта партия выступала за то, чтобы только граждане, рожденные в САСШ, могли избираться на любую должность – и что иммигранты должны были лишиться права голоса, пока не проживут двадцать один год в САСШ. А еще у них были свои молодежные банды, избивавшие ирландцев и прочих католиков. Как ни странно, к евреям они относились терпимее – мол, те не пытаются заставить всех плясать под свою дудку, в отличие от «папистов». А негров стоит немедленно освободить, но по неожиданной причине – чтобы они не занимали рабочие места, которые по праву принадлежат малоимущим белым, родившимся в Америке.

Перед выборами в Конгресс Бэнкс и ряд других выходцев из «Ничего не знаю» создали новую партию – Американскую. Они несколько смягчили риторику, но на деле изменилось довольно мало. А перед выборами 1860 года они, равно как и Оппозиционная партия, вышедшая из обломков либеральной партии вигов, влились в состав Республиканской партии.

И несколько дам из тех, с которыми я имел сомнительное удовольствие общаться в салоне миссис Грили, являлись женами высокопоставленных членов Американской партии. Ко мне, впрочем, отношение было внешне восторженным, а на самом деле я ощущал себя дичью, за которой охотились с десяток охотниц. Перед тем как я покинул гостеприимный дом Мэри, она даже отвела меня в сторону и попросила у меня прощения – ей тоже мало понравились взгляды, бросаемые ее подругами (и просто знакомыми). Но, как бы то ни было, первой подсуетилась именно миссис Бэнкс, приехавшая на пару недель в Нью-Йорк «развеяться», пока ее муж встречался с однопартийцами в Коннектикуте.

Кэб мы нашли сразу – он был высшей категории, с мягкими сиденьями и огромным подушками, а также теплым одеялом – почему-то одним. День был весьма холодным; еще неделю назад все цвело, а теперь накатились морозы, и цветы магнолии, росшей перед домом четы Грили, были покрыты толстым слоем льда[59]. Поэтому мадам накрылась одеялом и настояла на том, чтобы укрыть и меня, а под одеялом прижалась ко мне, прошептав, что так, мол, теплее.