Так что, могло сложиться впечатление, что перед вами хорошо воспитанная женщина, абсолютно лишенная человеческих чувств. А вот теперь, со слов Ольги, с Аэлитой творится что-то неладное. И отвечает она иной раз невпопад, погружена в свои какие-то думы. А какие думы могут быть у одинокой: ни мужа-пьяницы, ни детей, ни родителей, ухода требующих? А недавно перепутала не то, что Гоголя с Гегелем или Бабеля с Бебелем, а поставила на полку Пруса вместо Пруста. Что-то неладное со «смолянкой», а подходить и спрашивать бесполезно. Только улыбнется, но не ответит.

— Может влюбилась? — предположил я, выслушав опасения Ольги.

— Влюбилась? — удивилась заведующая отделом. — С чего бы вдруг? Да и в кого?

— А что такого? — ответно удивился я. — Говоришь, что ей сорок или сорок один? Разве это возраст для женщины? В сорок лет (вспомнился мне еще не вышедший на экраны фильм) жизнь только начинается. Может быть, она всю жизнь ждала своего принца, а теперь дождалась. Все в этой жизни бывает. А в кого — так в кого угодно. Помнишь пословицу про злую любовь?

— Нет Леша, так не влюбляются. Я что, влюбленную женщину от озадаченной не отличу? Сама влюблялась, ходила — дура дурой, но здесь другое.

Усмехнулась, а потом покачала головой. Ишь, все-то женщины знают, все понимают. Куда нам до них!

Мне вспомнилось, что не так и давно учительница влюбилась в зека по переписке. Тоже, кстати, по отзывам коллег была очень милейшим и воспитанным человеком. Правда, покойная Вера Антонова была далеко не «синим чулком», но это детали. Вполне возможно, что и здешняя эрудитка получила письмо из зоны и втрескалась. И что мне тут делать? Переписка с заключенными законом не запрещена.

[1] Вероятно, он еще именовался библиотечным институтом

[2] Вот тут, конечно, преувеличение. Соавторы сталкивались с профессорами, чья эрудиция оставляла желать лучшего.

Глава девятая

Поступление в Академию

Дежавю. Даже не ожидал, что это окажется так приятно. Ленинград — 1977. Улица Гоголя, которая через двадцать лет снова станет Малой Морской. Дом номер шесть с разнообразными табличками у парадной (не у подъезда, заметьте), среди которых почему-то отсутствует самая главная. Здесь располагается Ленинградский филиал юридического заочного обучения Академии МВД СССР. Почему нет таблички, одному богу ведомо. Но когда нас будут об этом спрашивать, мы привыкнем напускать туману и заводить глаза к небу, мол, сами понимаете, не каждый должен знать, учреждение специфическое и всё такое… Хотя всё это чистой воды блеф. Когда у входа каждый день клубится толпа людей в серой и зелёной форме, какая уж тут таинственность?

Здесь вместе с нами учатся и ребята «из ящика» (УЛИТУ), и «огнетушители» (пожарные). Здесь, кстати, я впервые узнал и на всю жизнь запомнил, в чём отличие формы военного офицера от его соратника из внутренних войск. И просветил нас в этом подполковник внутренней службы Клиричев, преподаватель философии, которого мы по совету старших товарищей при первом же удобном случае потащили угощать пивом. Пива товарищ преподаватель с нами попить не погнушался, но если сказать, что это как-то помогло в нашей учёбе, так и нет, как говорили у нас в Одессе.

Когда мы выразили некоторую зависть к тому, что хорошо вот вам в зелёной форме, можно пивка зайти дёрнуть спокойно, а то и чего покрепче, не то, что нам (мы-то здесь в данный момент, конечно, все по гражданке были), услышали следующее:

— Не скажите, ребята. Вот, к примеру, сидите вы в ресторане, культурно отдыхаете. А рядом с вами армейский офицер, тоже культурно отдыхает. И форма на вас обоих вроде как одинаковая. Но если найдётся в пределах видимости какой-нибудь посетитель из числа бывших сидельцев, и если у него настроение окажется соответствующее, он к вам обязательно подойдёт «покалякать за жизнь». На «пехтуру» и не посмотрит, а обратится исключительно к вам: здорово, начальник. Или что-нибудь в этом роде. И далеко не всегда такой разговор может пойти в рамках мира и благодушия. Так что преимущество здесь сомнительное.

Подполковник наклонился к нам и понизил голос:

— Мне даже однажды пришлось этим гадам документы предъявлять, что я преподаватель, а не сотрудник какой-то колонии в Оренбургской области. Я тогда ещё капитаном был.

Он отхлебнул пивка, вытер усы и продолжил:

— Так тогда меня обложили всемером, что…

Наш собеседник на какое-то время ушёл внутрь себя, но увидев наши ожидающие продолжения физиономии, закончил так:

— Крап, ребята, всё дело в краповом цвете. Он тёмно-бордовый. Околыш на фуражке, просветы на погонах, канты на штанах. А у военных это всё просто красное. Для человека, побывавшего «у хозяина», это неоспоримое доказательство — откуда ты.

Это «пивопитие» было ещё в прошлой жизни. Как пойдёт теперь — посмотрим.

А пока у нас — толчея на Московском вокзале, незабываемый запах тёплого воздуха метро, площадь Мира, ещё не ставшая снова Сенной, обустройство в коммуналке одного из домов в переулке Гривцова у традиционных тёток, которых наша братия трепетно передаёт по наследству, чтобы тем, кто после нас, тоже было где жить.

Нас приютила Тамара Владимировна, женщина с тяжёлой судьбой и лёгонькой пенсией, да ещё с сыном лет тридцати, про психическое состояние которого ещё не изобрели всяких там деликатных слов. У него была капитанская фуражка, панцири крабов, развешанные по стенам комнаты и воспоминания, что раньше он служил капитаном дальнего плавания. В его комнате мы и ютились втроем, а «капитан» ютился у матери по другому адресу. У хозяйки было к нам три основных требования: Вовку вином не поить, девок не водить и деньги — вперёд. Мы были ребятами послушными и установленные правила не нарушали. Почти.

Когда хлопоты по первоначальному обустройству закончились, и голова немного освободилась для других мыслей, я подумал, что в этой жизни еду поступать в Академию на несколько лет раньше. В первой версии я отправился сюда уже женатым. Жизнь, стало быть, ускоряется. Если так и дальше будет, я далеко пойду, стану генералом и обзаведусь толстым пузом и прислугой. А мутные компании, избивающие всяких там Гош в общественных местах, будут существовать далеко за пределами ареала моего обитания, и порезать меня окажется некому. И когда я окончательно уверюсь в собственной безопасности, в один из зимних вечеров какая-нибудь шальная сосулька брякнется мне на голову и снова отправит