Ян прочитал интервью, которое я дал странной, мечтавшей о признании девушке для ее конфиденциального блога. Профиль – типичный для блогеров. Для достижения своих целей она публиковала одно за другим интервью с людьми, знаменитыми настолько же, насколько я. Надо сказать, что до цели ей нужно было идти целый век: задать вопросы человеку, дождаться, пока он добьется успеха, потом вспомнит о своем первом интервью и возведет ее в сан «влиятельной блогерши». Столетняя война. Сто лет, чтобы стать известной и получать бесплатно образцы товаров: уродливую, но ультрамодную обувь, тонны печатной продукции, которые она сразу же перепродаст букинистам. Автограф в качестве бонуса. Интернет переполнен сайтами, посвященными культуре, красоте, моде; эти сайты обречены исчезнуть через несколько недель. А поскольку мне не было наплевать на возможность сделать себе имя в мире необходимейших терапевтов, я поддался искушению и ответил на ее вопросы. Это была приятная девушка. Литераторша, опоздавшая родиться. Будущая журналистка. Я ожидал дождя вопросов, приготовил множество записей, чтобы выглядеть серьезно. На самом деле у блогерши был только один вопрос, и она задала его, как только я закончил свою реплику:

– Как становятся библиотерапевтом?

Я был разочарован тем, что не вдохновил ее на что-то большее.

– Мне очень жаль, но такой у меня метод работы. Я предпочитаю вести беседу без подготовленного заранее типового вопросника. Будем говорить, из этого обязательно что-нибудь получится.

Что-то? А что именно? Ее рассуждения плохо скрывали, что она начала беседу со мной, совершенно не представляя себе, что желает у меня спросить. Задала вопрос, на который у меня даже не было ответа.

Как становятся библиотерапевтом?

Я этого не знал. Это вовсе не было предопределено. Я был уверен только в одном: мне не хотелось становиться университетским преподавателем. Мне надо было воспротивиться матери, но не слишком сильно. Бунт и ничего более. Поэтому я выбрал профессию, связанную с книгами. Профессию ненадежную, но с приятным для меня графиком. Ни один пациент не желал встретиться со мной до десяти часов утра. Они в десять просыпаются. И не желали сталкиваться со мной в такой ранний час. Поскольку у меня в четырнадцать часов усталый вид, они, конечно, опасались увидеть мое утреннее лицо. И ошибались: я был не таким уж страшным. Мужчинам не повезло: они не подкрашивают себе лица. Когда они выходят к людям, у них на лице собственная кожа – и больше ничего.

Еще один отличный прием сделать, чтобы невидимая работа интервьюера казалась немного мощней. Если бы я был порноактером, та, кто брала интервью, попросила бы меня рассказать о моем первом сексуальном опыте. Если бы я был профессиональным велосипедистом с непропорциональными бедрами, спросила бы о моей первой поездке на велосипеде без дополнительных колесиков. Но поскольку я был библиотерапевтом и не помнил свою первую книгу (ту, которая, должно быть, волшебным образом дала толчок всему), она попросила: «Расскажите о своем первом пациенте». Она была горда своим вопросом, который укреплял ее положение в ряду набирающих известность блогерш. А я чувствовал себя значительным, рассказывая свою историю. Я слушал себя. Когда тебя слушают, ты чувствуешь от этого почти невероятное удовольствие. Моя мать, которая много лет была преподавательницей, каждый день жалела, что больше не преподает. Ее, чей голос в университете доводил до интеллектуального оргазма самых усердных студентов, теперь не слушал никто, даже когда она просила соль.

В мой кабинет вошла женщина. Ее первые слова навсегда отпечатались в том органе, который, как считают, содержит в себе наш ум:

– Я пришла к вам потому, что не нашла никакого другого терапевта. Это очень серьезно.

Я подумал, что «очень серьезно» относится к ее психологическому состоянию.

– Не беспокойтесь. Я вам помогу.

– Поможете мне? Но я говорила не о себе. В этой проклятой стране вероятность записаться к врачу меньше, чем вероятность встретить инопланетянина на углу улицы.

Первая пациентка. Первая встреча с телом и душой неприятного человека. К счастью, не все они неприятные. Но такое начало стало для меня хорошим уроком смирения. Я учился своей специальности в университете, а там пациенты существовали лишь виртуально – в виде историй, снятых на кинопленку или коротко записанных на листке. Пациенты без тела. Пациенты без идиотских ответов на ваши вопросы, без плохого характера, без неприятного дыхания.

– Тогда скажите мне все.

Я выбрал эту фразу, думая, что она позволит установить чуть более конструктивные отношения с пациенткой.

– Сказать вам все? Вы так не думаете. Кто говорит все? Кто может все сказать?

Нужно было искать другой путь к конструктивности. Мое «скажите мне все» и в самом деле достойно беседы встревоженных протечкой соседей на лестничной площадке.

– Я сожалею о своей неловкости. Но вы пришли ко мне с конкретной целью или просто, чтобы делать мне замечания по поводу моей речи? Я библиотерапевт, это написано на входной двери и внизу дома. Вы ищете именно библиотерапевта?

– Не сердитесь. Да, я пришла к вам по поводу библиотерапии. У меня есть… скажем так, некоторые причины для озабоченности.

– Скажите мне все.

Пациентов нельзя раздражать, но в данном случае повторение той самой фразы, которая была отвергнута две минуты назад, давало мне возможность утвердиться в положении главного. Терапевт никогда не должен допускать, чтобы пациент командовал им. Это внушают всем терапевтам. Вот только в действительности, в тишине консультаций пациент иногда «съедает» врача. Борьба зверей.

Через три дня после моей беседы с блогершей она выложила интервью в Сеть и написала к нему введение о том, что пациенты боятся моей внешности.

Я действительно не помню ничего позитивного о детстве, но два человека тогда много значили для меня – наша уборщица (к разговору о ней я вернусь позже) и моя бабушка. Я любил бабушку вечной и нерушимой любовью, невероятной и почти нечеловеческой, потому что ее причиной не была физическая привлекательность. Бабушка была некрасива, даже уродлива. Это тяжело сказать и так же тяжело написать. Литература часто распространяет по миру образы ласковых дедушек и бабушек, которых мудрость делает красивыми. Моя бабушка не соответствовала этому стандарту. Дети, с которыми мы сталкивались на улице, пугались ее. Взрослые иногда тоже пугались. Она, как питбуль в наморднике, не внушала доверия. А я любил ее «вопреки очевидности» (эти слова были бы хорошим заголовком для женского любовного романа). Она никогда не смотрела на меня глазами полными сомнений. Говоря проще, как ученик я ее не интересовал. Я был Алексом – и только. По этой причине я думаю, что проницательность не измеряется числом дипломов. Моя бабушка никогда не ходила в школу. Школа находилась в десяти километрах от деревни в Чехословакии, где она жила. Причина убедительная.

Мой отец не дал себе труда научить меня своему родному языку, и я не знаю ни слова по-чешски. Кроме, разумеется, основных – «здравствуйте», «спасибо», «да» и так далее, каждое из которых звучало прекрасным обещанием, когда мы приезжали к бабушке. Когда я исчерпывал свой словарный запас, мне оставалось только молчание. И еще – взгляд моей бабушки, ласковый взгляд посреди уродства.