результате Д-503, хотя и живет в гуще людей, имеет очень ограниченный круг личных знакомств. Он ни разу не упоминает о разговорах с соседями. Глядя друг на друга, он и человек, живущий в соседней комнате, как будто не узнают друг друга; несмотря на то что они, вероятно, соседствуют много лет – учитывая, что место проживания определяется именем, – они продолжают вести себя как незнакомые. Присутствие Хранителей, всегда готовых предупредить «мыслепреступление», и наличие над тротуарами «мембран» для записи уличных разговоров, конечно же, препятствует обмену информацией [174]. Лишь после того как Мефи срывают День Единогласия, проголосовав против Благодетеля, и в воздухе витает предчувствие восстания, Д-503 видит, как соседи «проходят на цыпочках по коридору, шепчутся…» [236]. Но в обычное время от них требуется, чтобы за едой они хором пели Гимн Единого Государства, а на больших собраниях в аудиториумах не кричали и не топали ногами в унисон [211, 284], как на «двухминутках ненависти» у Оруэлла в «1984». Вместо того чтобы создавать большую семью, Единое Государство делает все возможное для отчуждения друг от друга ее потенциальных членов. Как давно все они знакомы между собой? Примечательно, что Д-503 обращается на «ты» только к 1-330, и то лишь наедине, после того как они начали незаконно встречаться. Но он сохраняет формальное «вы» в общении с R-13 и даже с 0-90, когда занимается с ней сексом [188].

Анархизм у Замятина не исключает спонтанного обмена едой и некоторой социальной организации. Люди, которых Д-503 встречает за Зеленой Стеной, объединены в племя. Вопреки утверждению Великого Инквизитора человек может быть как свободным, так и щедрым в отношении еды. Одна из женщин делится с Д-503 опьяняющим напитком. Потом другая предлагает ему нечто похожее на банан [244]. Доверившись ей, он принимает плод, их единение на миг воссоединяет человечество как вид.

Глава 3

Мифы о настоящих людях

1. Утопическая харизма

Одна из характерных особенностей антиутопических режимов состоит в том, что они глубоко персонализированы: как правило, они прочно ассоциируются с определенной личностью. В этом аспекте они резко контрастируют с утопическими фантазиями, где власть достаточно безлична, но лучше передают одну из ярко выраженных человеческих универсалий: личность обладает большей объединяющей силой, чем идеология. Казалось бы, идеи должны быть способны к самостоятельному существованию, однако идеологии, религии и мифологии часто порождаются или определяются одной-единственной личностью. Это во многом объясняется нашей склонностью идти за лидером, действовать под руководством конкретного человека. Иногда этот человек перерастает статус представителя идеологии и становится ее основой. Как еще мы можем объяснить монархизм, большинство разновидностей фашизма, маоизм и сталинизм? В самом деле, связь между личностью и воззрениями может стать удушающе тесной, как в случае с такими религиями, как БУДДизм, МАГОМЕТанство и ХРИСТианство, психологией Фрейда или Юнга и литературными теориями Бахтина или Жирара. Обратите внимание, что иногда философам и филологам, чтобы обозначить ту или иную концепцию, достаточно назвать имя.

Но должен ли самостоятельный ученый брать на вооружение какую-либо из этих систем целиком и полностью? Это личность трудно принять «частично»; что же касается явлений культуры, мы просто обязаны выбирать отдельные тезисы, а не концепции в целом. И тем интереснее, что мы, как правило, этого не делаем. Почему мы не пользуемся своим правом делить на части, выбирать, смешивать и сочетать? Наконец, пересекаются ли избранные идеологии с другими системами и тем более друг с другом? А что, если у создателя есть серьезный недостаток, как, например, у деконструктивиста Поля Де Мана, который, как выяснилось, сотрудничал с нацистами задолго до того, как прославился? И вообще, разве не бывает спорных концепций, которые кажутся абсолютной истиной только их последователям?

Ирония XX века состоит в том, что именно коммунистическое движение, призванное обеспечить полное равенство всех людей, создало самые жесткие иерархии власти. Вместо обещанного отмирания государства мы столкнулись с новым вариантом монархии в форме культа личности таких вождей, как Сталин, Мао и Ким Ир Сен, каждый из которых пользовался практически неограниченной властью над своими подданными. В каждом случае предполагалось, что эта власть, равносильная божественному праву монарха, может быть передана по наследству[16]. При этом сосредоточение всей власти в руках одного человека происходило, по-видимому, не только с согласия, но и по настоянию значительной части управляемых. То же произошло с Гитлером и рядом других фашистских диктаторов: первоначально они пришли к власти путем всенародных выборов, а позже их публичный образ подвергся процессу положительной обратной связи с народом. Эта склонность демократически настроенного революционного общества концентрировать колоссальную власть, в том числе власть над жизнью или смертью, в руках одного человека отражена в великих антиутопических романах столетия. Таковы Благодетель у Замятина, Старший Брат у Оруэлла и в меньшей степени Мустафа Монд в романе Хаксли. И мы еще раз убеждаемся, что и утопия, и марксизм сами подчиняются глубинным закономерностям человеческой природы. Одна из них – наделение некоторых обычных людей ярко выраженной харизмой.

Как должно быть организовано новое общество, в котором становится возможен взаимный альтруизм, включающий в себя, например, обобществление пищи? Мы можем только догадываться о том, как возникали традиционные группы в обществах более многочисленных и сложных, чем племена охотников-собирателей: весьма вероятно, что, если бы вождей не существовало, их следовало бы выдумать. Недавний опыт заставляет предположить: чтобы запустить процесс сплачивания общества, необходим особый катализатор, и часто таким катализатором бывает один человек. А какие, собственно, есть надежные альтернативы? Именно это, безусловно, происходит в религиозных культах конца света: так, Джим Джонс из Джонстауна и лидер «Ветви Давидовой» Дэвид Кореш[17] сумели привести своих адептов к массовому самоубийству. На природу этого синдрома намекает факт, что такие вожди со стороны казались бы нелепыми, если бы безграничная вера, которую они сумели внушить своим последователям, не привела к столь трагичным последствиям. Это отсутствие середины между верой и скептицизмом характерно для явления харизмы и служит важным показателем биосемиотического процесса. Обратите внимание, что при прочих средних обстоятельствах социальный герой кажется либо особо выдающимся, либо совершенно отвратительным. В семиотическом плане они определенным образом маркированы, то есть не считаются ни обычными, ни неинтересными. На это также указывает скорость, с которой герой может стать козлом отпущения или, потеряв харизму, превратиться в посмешище. Это еще один признак харизматика: он остается интересным, продолжает привлекать внимание, пусть даже и негативным поведением.

Буквально на протяжении тысячелетий мы обладали выраженной тенденцией придавать отдельным людям статус, который можно назвать сверхъестественным и полубожественным. До